– Чего?

– Можно мы лучше поговорим? – уставившись в колени, предложил он, неловко подтаскивая ноги к сиденью.

– Ты действительно не можешь находиться в тишине? – поинтересовалась я. – Она тебя что, убивает?

Джуд ответил не сразу, как будто пытался показать мне, что я не права.

– Нет, – наконец сказал он. – Просто я не люблю тишину. Мне не нравится, что я в ней слышу.

«Не спрашивай. Не спрашивай. Не спрашивай».

– Что… например?

– Чаще всего то, как они ссорятся, – прошептал мальчик. – Как он кричит на нее, а она плачет. Но… я слышу это через закрытую дверь. Знаешь, мама обычно прятала меня в шкафу, потому что, когда меня не было видно, он не так злился. Я не помню, как на самом деле звучал ее голос, в памяти сохранилось только это.

Я кивнула:

– Такое и со мной бывает.

– Это не странно? Прошло уже восемь лет, а я слышу их и думаю, как было темно и тесно, и мне снова нечем дышать. Я слышу их постоянно, будто они меня преследуют, и не могу от них скрыться, никогда. Они не хотят меня отпускать.

Я понимала, что мальчишка измучен, и не понаслышке знала, что это делает с твоим разумом. Какие шутки это проделывает с тобой, стоит только зазеваться. Людей преследуют не призраки – воспоминания.

– Поговоришь со мной, пока я не засну? Просто… просто, пока не засну. И не могла бы ты никому об этом не рассказывать… никогда?

– Конечно. – Я положила голову на спинку кресла, размышляя, что же рассказать ему, чтобы успокоить.

– Маленькой я очень любила эту историю, – негромко начала я, чтобы только он мог расслышать меня за ревом двигателей. – О кроликах. Может, ты ее раньше слышал.

Я начала с начала, с побега. Вот мчишься через лес, и опасности подстерегают тебя на каждом шагу, и подступает отчаяние, когда пытаешься защитить всех, но понимаешь, что и себя-то толком защитить не можешь. Мальчик с бездонными темными глазами, предательство, огонь, дым. К тому времени, как я поняла, что рассказываю собственную историю, Джуд уже крепко спал, провалившись в свои сны.

Что я могу сказать о таких местах, как Бостон: неважно, какими они были раньше, что представляли собой их жители, какой процветал бизнес, какие родились в них великие люди, – города, какими их знали прежде, исчезли. Это все равно как смотреть в зеркало заднего вида на того, кого ты любишь. Видеть, как он становится все меньше и меньше, пока уже не становятся неузнаваемыми очертания его фигуры.

Краснокирпичные здания все еще прочно врастали в землю, но окна в них были разбиты. Трава на лужайках Общественного парка местами пожухла, местами сильно вымахала, а там, где раньше росли деревья, – выгорела до корней. Великолепные таунхаусы были заперты и заколочены, лед и снег выбелили их темные камни. На мостовых были оставлены узкие проезды для машин и велосипедов, но большинство улиц старого центра были уставлены импровизированными палатками, в которых ютились люди.

Эти самодельные укрытия из разноцветных старых зонтов и детских простынок выглядели пугающе. Беднейшие из беднейших спасались от холодного воздуха в спальных мешках или просто прижавшись к стене.

– Не понимаю, – пробормотал Джуд, глядя сквозь тонированные стекла.

Уличные фонари не работали, зато пылали костры, и нам было видно все – и то, как закружила первая метель, – из машины «скорой помощи», услужливо предоставленной больницей в обмен на привезенное нами оборудование от «Леды-корпорейшн».

– Многие люди потеряли свои дома, когда обвалился рынок, – терпеливо объяснила я. – Правительство не смогло погасить свой долг, из-за этого люди лишились работы и не смогли сохранить то, чем владели.

– Но если так обстоят дела везде, почему банки не позволят людям оставить то, что у них есть, пока жизнь не наладится? Разве людям не нужно помогать?

– Потому что мир так не работает! – крикнул Роб с водительского сиденья. – Привыкай.

На мужчине была темно-синяя униформа санитара «скорой помощи», и он, казалось, наслаждался возможностью мигать фарами и сигналить тем, кто недостаточно проворно давал ему дорогу. Рядом с ним сидел один из членов команды «Бета», Рейнольдс, назначенный помогать нашей половине опергруппы. И когда они с Робом похлопали друг друга по спинам, мне хватило одного взгляда на лицо Джуда, чтобы понять: Рейнольдс – один из участников заговора против нас, это их разговор подслушал Джуд.

Остальные семеро членов «Беты» ехали впереди на приличном от нас расстоянии в кузове старого пикапа. Они были похожи на протестующих, ни чем не отличаясь от другой молодежи этого возраста: кепки «Ред Сокс», всклокоченные волосы и толстые куртки, под которыми было легко скрывать оружие.

Профессор, которого мы искали, жил в Кембридже, прямо за Чарльз-ривер. Гарвардская медицинская школа, где он проводил свои исследования, удачно располагалась в центре самого Бостона. Роб, который мудростью никогда не отличался, решил разделить операцию на два одновременных нападения. Команде «Бета» предстояло вывести из строя лабораторию, нам с Джудом – проникнуть в дом и «задержать» профессора для допроса.

По крайней мере, так думал Роб.

По мосту Лонгфелло мы переехали через реку под бесконечные вопросы Джуда о бейсболе, о реке, о липкой гадости на полу автомобиля, о том, как мы планируем возвращаться домой, пока, наконец, в наушниках наших коммуникаторов не зажужжал голос Бартона.

– Это Командир, готов начать операцию в двадцать два тридцать. Доложите о местоположении, Наставник.

– В пяти минутах от Гусиного гнезда, – ответил Роб, и я почувствовала, как «скорая» рванула вперед. Во мне разгоралось нетерпение. Я выпрямилась, подтянула колени к груди и обхватила их руками.

– Мы контачим с тылом?

– Тыл на связи. Линия защищена, я отслеживаю обе группы. Даю добро начинать в 22.30. Судя по спутниковым данным, помехи у Второй Цели минимальны. Но в вашем, Наставник, секторе замечена значительная активность.

Даже не знаю, кто испытывал большее отвращение, когда Роба называли «Наставником», – он или я. У Роба не было своей команды детей, как у Кейт, но этот ярлык навешивали на любого, кто руководил чудными детьми на операции.

– Да тут просто митингуют, – проговорил мужчина.

Встав на четвереньки, чтобы дотянуться до заднего окна, я выглянула наружу. Роб оказался прав. Мы проезжали обсаженный по периметру деревьями университетский парк, изборожденный дорожками. Сотни, может, и тысячи человек, не обращая внимания на мокрый снег, столпились вокруг огромного костра. Единственным, что разделяло протестующих и небольшое кольцо раздраженных полицейских вокруг, были плакаты и барабаны, валявшиеся здесь же в снегу. Люди замерли на краю небольшого парка, словно ожидая, когда подвернется возможность прорвать линию мундиров и пистолетов.

– Против чего они протестуют? – прошептал Джуд, затуманив дыханием стекло. Я не ответила, только махнула ему пригнуться, и принялась считать кварталы, которые мы проезжали: один, два, три, четыре, пять.