Наконец мы, мокрые и злые, вылезли из канавы неведомо где и уже собирались пойти неведомо куда, но вовремя обернулись. Время было еще не позднее, и во многих окнах Другой Башни горел свет.

— Туда, — сказал Тахмад. — Мы честно бились, и мы заработали хотя бы горячую кашу. Как твоя рука, Гугуд?

— Ничего, почти не болит.

— А твое плечо, Абад?

— Какое плечо?

Стараясь подбадривать друг друга, мы потащились в потемках к Другой Башне, но, пока мы дошли, все огни погасли и стало ясно, что каши мы не получим. Никто нас не встречал, никто о нас не беспокоился, и нас утешала только мысль, что корзины, которые мы чуть не погубили, спасены. Мы нашли свой дом, но его дверь была заперта. Ведь мы не одни там жили, а еще несколько парней, гонявших тачки, и почему они должны оставлять дверь на ночь открытой?

— Идем к пекарне, — решил Тахмад. — Там еще ночью начинают печь лепешки, и там тепло. Попросимся к пекарям — может, позволят хотя бы лечь на полу возле печки.

— К тому же в Нашей Башне нас научили дружить с теми, кто, как мы, работает много, а получает мало, — напомнил Левад. — Вот и начнем.

Пекари впустили нас и по доброте душевной дали нам черствые лепешки. Мы размочили их в воде, съели и заснули на полу.

Утром, на заре, они нас растолкали — должен был прийти их хозяин, а он не любил, чтобы чужие сидели в пекарне. Мы вышли на свежий воздух голодные, но уже почти здоровые — разве что в синяках.

— Идем в харчевню, — сказал Тахмад. — Хоть каши наедимся вдоволь. А потом нас, может быть, найдут и поблагодарят.

А в харчевне свершилось чудо — я увидел Лиш.

Миски с горячей кашей нам выдавали внизу, в большой харчевне на двадцать длинных столов, — и вот так вышло, что мою миску принесла она. Я посмотрел на нее и понял, зачем сбежал из Нашей Башни в Другую Башню. У нее были кудрявые волосы, которые торчали из-под платка во все стороны, и тонкий нос с горбинкой, как мясницкий нож, и губы, как разрезанный плод красной сливы, и глаза, как колодцы в пустыне! Я посмотрел на нее, она посмотрела на меня, и мы поняли, что должны вечером встретиться. Ведь девушек, которые работают в башнях, охраняют не очень строго — это просто невозможно.

Мы взяли свои тачки, пошли к глиняной горе, нам накидали тяжелой влажной глины, и мы погнали тачки ко входу в нору. Там оказалось, что не у всех у нас есть таблички на веревочках — Гугуд и Левад потеряли свои во время драки. Их впустили, но велели добыть для них новые таблички. Так начался день, который показался мне странным — тачка почти ничего не весила, а уклон норы словно бы исчез. Я думал — нужно покрепче держаться за тачку, а то взлечу!

— Как звали того господина, к которому нас посылала Таш? — спросил Тахмад, когда мы внизу у горы ждали своей очереди. — Того, который велел Зубастому взять нас? Вспоминайте — мы пойдем опять на третий ярус, Найдем его, а он поможет найти Таш.

— Не поможет, — вдруг сказал Гугуд. — Мы были ей нужны только ради проклятых корзин. Без нас она бы их не привезла в Другую Башню. А теперь корзины уже здесь — и мы ее больше не увидим.

Самый младший из нас сказал то, что должен был сказать старший, — вот как странно действуют на людей эти башни.

— Может, оно и к лучшему, — ответил ему Тахмад, покосившись на Гамида.

Нам нагрузили тачки, и мы погнали их в нору.

Я всё время поглядывал на Гамида, мне не нравилось его молчание. Лучше бы он изругал Таш на все лады — так думал я, зная, что потом ему полегчает. Но он молчал и отворачивался. И так — до самого вечера, до ужина.

Когда мы жили в Нашей Башне, то ходили в город развлечься. Но тут до города было далековато. Мы спросили у товарищей по тачке, чем они развлекаются, и нам показали площадку, где играют в кости, и другую, где бросают камни в цель, и место, где поют и пляшут. Но плясать я не собирался.

Возле Другой Башни был пруд, где поили скот. Мне никто не говорил, что парни, которые хотят увидеть девушек, вечером гуляют у пруда, — я сам догадался. И она тоже догадалась, что я туда приду. Мы увидели друг друга, но сразу я подойти не мог — это непристойно. Она с подругой пошла вокруг пруда, а я пошел следом, понемногу приближаясь. Десять кругов мы сделали, прежде чем я оказался рядом! Она потом сказала — если бы у меня не хватило смелости ее догнать, она бы мне не досталась. А я как раз десять кругов набирался смелости. Ведь заговорить с девушкой, которая носит платок, а не с храмовой жрицей, — это всё равно что посватать ее. Наверняка же где-то рядом брат или старшие сестры.

Мы просто посмотрели друг на друга, и она всё поняла.

На следующий день я взял миску из ее рук и спросил:

— С чем сегодня каша?

— Со шкварками, — сказала она, хотя шкварки я видел сам, они горкой лежали посреди миски.

— Они хорошо поджарены?

— Я сама пережарила их с луком.

Меня заторопили сзади, и я ушел с миской. Радость моя была — как желтый огонь в большом храмовом светильнике.

Но скоро от радости ничего не осталось — Тахмад сказал мне, сколько стоит печать. Три «раба» она стоила! Самая простая! А получше — до пяти «рабов»! Не наших, принесенных из Той Башни, а здешних «рабов». Они отличались так: у тех ноги были расставлены в стороны, а у здешних стояли вместе. И если менять, то мы очень много теряли.

Тахмад сообщил эту новость, и мы закричали от возмущения. Чуть ли не месяц работай, питаясь только казенной кашей, за эту самую печать! Он еще кое-что сказал. Питьевую воду в Другую Башню привозили издалека, и ее не разносили мальчики, наливая из бурдюка, сколько угодно. Ее нужно было покупать.

Мы посоветовались с другими парнями, которые гоняли тачки. Они сказали, что без договора никак нельзя и мы будем дурнями, если не заключим его. Вот у них есть договоры, поэтому хозяин заплатит ровно столько, сколько должен, и не заставит их работать лишнее время. А если нет договора — вообще может не заплатить. Как ты докажешь, что на него работал? А есть договор — заплатит!

Ни Таш, ни тот мужчина так и не появились. А ведь они могли бы заплатить нам хоть немного.

Мы пошли продавать наши красивые одеяла. Потом мы поочередно дежурили у дома резчика, чтобы заказать печати. Часть денег заплатили сразу, остальные обещали отдать за два месяца.

К тому времени я уже разговаривал с Лиш у пруда. И ей первой я похвастался новенькой печатью, подвешенной к поясу, из розового сердолика с белыми прожилками.

— На что тебе она? — спросила Лиш. — Да еще такая дорогая?

— Без печати нельзя, как же я скреплю договор? У нас у всех теперь хорошие печати.

— Вы ведь из одной деревни и пришли вместе?

— Да, и мы все — родня, наши роды в родстве, — объяснил я.

— Родня? А кто у вас главный?

— Тахмад.