тобой причиненная, трижды больней,

Ибо рану от горца я принял впервые.

Нет обиды, что силой сравнилась бы с ней.

Газават мой, быть может, сегодня не нужен,

Но когда-то он горы твои защищал.

Видно, ныне мое устарело оружье,

Но свободе служил этот острый кинжал.

Я сражался без устали, с горским упорством,

Не до песен мне было и не до пиров.

Я, случалось, плетьми избивал стихотворцев,

Я бывал со сказителями суров.

Может, их притесняя, ошибся тогда я,

Может, зря не взнуздал я свой вспыльчивый нрав,

Но, подобных тебе пустозвонов встречая,

Вижу, был я в крутой нетерпимости прав».

До утра он с укором стоит надо мною,

Различаю, хоть в доме полночная тьма,—

Борода его пышная крашена хною,

На папахе тугая белеет чалма.

Что сказать мне в ответ? Перед ним, пред тобою,

Мой народ, непростительно я виноват.

Был наиб у имама — испытанный воин,

Но покинул правителя Хаджи-Мурат.

Он вернуться решил, о свершенном жалея,

Но, в болото попав, был наказан сполна.

…Мне вернуться к имаму? Смешная затея.

Путь не тот у меня и не те времена.

За свое опрометчивое творенье

Я стыдом и бессонницей трудной плачу.

Я хочу попросить у имама прощенья,

Но в болото при этом попасть не хочу.

Да и он извинений не примет, пожалуй,

Мной обманутый, он никогда не простит

Клевету, что в незрелых стихах прозвучала.

Саблей пишущий не забывает обид.

Пусть… Но ты, мой народ, прегрешение это

Мне прости. Ты без памяти мною любим.

Ты, родная земля, не гляди на поэта,

Словно мать, огорченная сыном своим.

Перевел Я. Хелемский

Не знаю, простили ли меня за те старые мои стихи дагестанцы, не знаю, простила ли за них тень Шамиля, но сам себе я их никогда не прощу.

Мой отец говорил мне:

— Не трогай Шамиля. Если тронешь, до самой смерти не будет тебе покоя.

Прав оказался мой отец.

Сын горца, я с детства воспитан не хлипким:

Терпел я упреки, побои сносил.

Отец за проступки мои и ошибки

Не в шутку, бывало, мне уши крутил.

Мне, взрослому, время наносит удары

И уши мне крутит порой докрасна,

Как крутит играющий уши дутара,

Когда, ослабев, зафальшивит струна.

Перевел Н. Гребнев

Время! Из дней складываются годы, из лет — века. Но что же такое эпоха? Складывается ли она из веков? Или из лет? Или может стать эпохой и один день? Пять месяцев стоит дерево, покрытое зеленью, но одного дня, одной ночи хватает, чтобы все листья сделались желтыми. И наоборот. Пять месяцев стоит дерево, голое и черное, как уголь. И одного теплого светлого утра хватает, чтобы оно покрылось зеленью. Одного радостного утра хватает, чтобы оно зацвело.

Есть деревья, которые от месяца к месяцу меняют свой цвет, и есть деревья, которые никогда не меняют цвета.

Есть перелетные птицы, которые мечутся по земному шару в зависимости от времени года, и есть орлы, никогда не изменяющие своим горам.

Птицы любят лететь против ветра. Хорошая рыба плывет против течения. Настоящий поэт, когда ему велит сердце, восстает «против мнений света».

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ. Есть у меня один друг — аварский поэт. В прошлом году вышла новая книга его стихотворений. Все стихи в книге он распределил по разделам, словно по комнатам в своей городской квартире. Вот политические или, скажем, гражданские стихи — кабинет; вот интимные, любовные стихи — спальня; вот разные, общие стихи — гостиная; вот стихи о сельском хозяйстве, о хлебе, о чабанах… — не знаю, куда отнести эти стихи — разве что к кухне?

И разве не прав оказался певец, приехавший с гор в Махачкалу на состязание дагестанских певцов? Наш поэт, раскладывавший стихи по полочкам, попросил певца спеть по одному стихотворению из каждого раздела. Певец настроил кумуз, несколько минут помолчал, как бы собираясь с мыслями, и запел. Пел он долго. Все испугались: если это из одного раздела, а их всего четыре, то когда же он кончит петь? Но вот певец замолчал и остановил ладонью звучание струн. Продолжения не последовало. Оказывается, он в одну песню собрал главные мысли и главные чувства поэта. Поэт спросил у певца, зачем же он так сделал.

— Друг, — ответил певец, — вот мой кумуз и вот на нем три струны. Я не могу сначала играть на одной струне, потом на второй, потом на третьей.

ЕЩЕ О ТЕМЕ. Может быть, не все знают, что жил горец, который носил новые сапоги и очень боялся их запачкать. Он ходил только на носках. А однажды, он попал в самую грязь, где ему было бы по колено. Бедняге пришлось встать на голову.

ТАК БЫВАЕТ. Поэты подчас словно не искусство создают, а участвуют в воскресных скачках. Ради того, чтобы шею коня на пять минут украсили призовым платком, они готовы до крови исхлестать коню бока. Платок придется все равно снять в этот же день, а раны не заживут долго. Они, как Алибулат из Телетля, всегда готовы… Впрочем, вы ведь не знаете, как было дело с Алибулатом?

Однажды хунзахский наиб сказал своему нукеру Алибулату:

— Приготовься, завтра утром тебе нужно будет съездить в аул Телетль.

— Я готов, — ответил исполнительный нукер.

Еще не прояснились вершины горы, как Алибулат оседлал коня и выехал в путь. К обеду он уже возвращался в Хунзах. Когда он подъезжал к Хунзаху, ему повстречались знакомые горцы. Они спросили:

— Да сохранит тебя аллах, Алибулат, далеко ли ездил?

— Успел обернуться из Телетля.

— Какие дела водили тебя в Телетль?

— Я не знаю. О делах знает наиб. Он сказал мне вчера, что нужно съездить, вот