Что еще более осложняло ситуацию, это непрекращавшиеся сигналы с третьего самолета нашей эскадрильи: „Не наш ли это флот?“ И второй, и третий бомбардировщики наблюдали за моим самолетом, ожидая моего решения. Даже если бы перед нами был наш флот, у него не было бы иного выбора, кроме как открыть ожесточенный огонь, когда какие-то самолеты готовятся его атаковать. А наши бомбардировщики только что атаковали. Нельзя полагать, что флот вражеский, только на том основании, что он защищается и обстреливает наши самолеты.

Моя эскадрилья вновь запрашивала у меня указаний, что делать. А я не знал, что делать. К этому времени наши бомбардировщики достигли идеальной точки для начала торпедной атаки. Сейчас мы летели на высоте 1700 футов. Облачность неуклонно сгущалась, и видимость пропорционально ухудшалась. Для нас было бы невыгодно атаковать корабли с кормы. Наша авиагруппа дерзко кружила вверху под защитой облаков и вновь проверила расположение наших целей. Отсюда линкор был очень хорошо виден. Я почувствовал облегчение. Теперь я был уверен, что корабль под нами – не „Kongo“.

От нервного возбуждения меня вновь охватила дрожь. Мы развернулись и опять вернулись в облачный покров. Чтобы обмануть противника, мы, летя в облаках, изменили курс и в конце концов выскочили из них ниже нижней кромки, готовые к атаке. Это было возможно, потому что слой неоднородной облачности располагался между 1000 и 1700 футами.

Мы начали атаку с высоты 1000 футов с расстояния примерно в полторы мили от противника. Как только мы выскочили из защитного слоя облаков, вражеские артиллеристы заметили нас. Флот ощетинился очень плотным заградительным огнем, пытаясь сорвать атаку до того, как будут пущены торпеды. Небо было полно разрывов зенитных снарядов, от которых самолеты вовсю трясло.

Второй линкор уже начал двигаться зигзагом, пытаясь уйти от бомб, и совершал в этот момент крутой правый поворот. Угол цели все уменьшался и уменьшался, так как нос корабля постепенно поворачивался в моем направлении, отчего мне становилось все сложнее направить торпеду в корпус судна. Походило на то, что ведущий торпедоносец будет вынужден атаковать из самой неудобной позиции. Но это позволило другим самолетам, следовавшим за мной, торпедировать цель в самой лучшей позиции.

Воздух был полон белого дыма, рвущихся снарядов и трасс, исходящих от зенитных пушек и пулеметов. Из-за яростного заградительного огня я спустился чуть ли не до морской поверхности. Индикатор скорости показывал более 200 узлов. Не помню вообще, как я управлял самолетом, как целился и на каком расстоянии от корабля, когда я выпустил торпеду. В пылу атаки я рванул рычаг спуска торпеды. Я действовал почти подсознательно, тут включились в работу долгие месяцы интенсивных тренировок.

Перед самолетом неожиданно возник контур огромного линкора. Пролетая очень близко к возвышавшейся корме, я сделал резкий поворот и умчался от корабля. Начал делать в воздухе большой круг по часовой стрелке, поспешно выводя стонущий бомбардировщик по восходящей крутой спирали. Несколько снарядов разорвалось поблизости от нас. Моторы все еще надсадно ревели, а мой самолет получил незначительные повреждения. Я резко набрал высоту и выровнял самолет, пока мы все еще оставались в облаках. Перевел дух и заставил свои напряженные мышцы расслабиться.

Вдруг мой наблюдатель, спотыкаясь, пробрался ко мне через узкий проход, крича на ходу: „Командир! Командир! Произошло ужасное!“ Когда я с удивлением взглянул на него, он заорал: „Торпеду не удалось сбросить!“ Как будто меня с ног до головы окатило ледяной водой. Торпеда все еще оставалась с нами! Я заставил себя успокоиться и сразу же изменил курс. Сделаем еще один заход.

Я начал снижаться, по-прежнему находясь в облаках. Вторая торпедная атака могла оказаться очень опасной, вражеские артиллеристы уже наготове и, должно быть, поджидают нас. Мне было вовсе не по душе вновь лететь сквозь шквал зенитного огня, который будет еще плотнее, чем до этого. Мы спустились ниже нижней кромки облаков. И оказались по борту вражеского линкора, который только что начал выполнять широкий разворот. Удача была на нашей стороне – просто лучше не бывает!

Я дал полный газ, чтобы набрать максимальную скорость, и полетел на бреющем полете над самой водой. На этот раз я с силой рванул рычаг спуска торпеды. Под аккомпанемент пуль и осколков, барабанивших по корпусу, я ощутил сильный толчок после того, как торпеда сбросилась и погрузилась в воду. С нашей стороны непростительно было не заметить отсутствие толчка при первой торпедной атаке.

Командир 1-й эскадрильи сообщал по радио о результатах атаки. „Много прямых попаданий торпед. Ведущий линкор сильно накренился, но возвращается в нормальное положение“ и так далее. Поскольку я не был в состоянии установить лично результат атаки, я просто радировал: „2-я эскадрилья завершила свои торпедные атаки“.

Я подождал, пока соберутся бомбардировщики моей эскадрильи. В пылу боя мы были сконцентрированы только на том, чтобы добиться прямых попаданий торпед во вражеские корабли. Мы не обращали внимания ни на что, кроме того, как разрядить свои торпеды в британские линкоры. Мы даже забыли позаботиться о собственной безопасности. Однако, как только торпеды были пущены, к нам вернулась способность проанализировать ситуацию. Самолеты были окутаны трассами пуль и разрывами зенитных снарядов, и то и дело по фюзеляжу и крыльям барабанили пули и осколки. Каждому из нас казалось, что все пушки нацелены только на его самолет. И тут пришел страх за свою собственную жизнь.

Разве нельзя это считать нормальной человеческой реакцией, тревогой за свою жизнь? В этом отношении пилоты более крепки, нежели остальные члены экипажа, потому что у них слишком много забот по управлению своим самолетом. Похоже, что члены экипажа не могли спокойно усидеть на месте, пока бомбардировщик прорывался к врагу, устремляясь прямо в оранжевые и красные вспышки, вырывавшиеся из стволов его пушек. Им надо было чем-то заняться, отвлечься, иначе страх все пересилит.

Позже стрелки рассказывали мне, что они едва удерживались от того, чтобы не открыть огонь по вражеским линкорам и прочесать палубы пулями. В прежние дни наших бомбардировочных рейдов на Чунцин и Ченду самым неприятным для летчиков был промежуток между выходом на цель и сбросом бомб. Когда бомбардировщики оказываются в клещах зенитного огня, а снаряды начинают рваться сверху и снизу, кислый запах пороха заполняет всю кабину. Он проникает в ноздри и заставляет сердца сжиматься от страха. Снаряды рвутся так близко, что ты можешь оказаться следующим. Только после того как освободимся от боезапаса и умчимся с поля боя, мы можем позволить себе расслабиться. В этом отношении торпедирование и бомбометание с горизонтального полета – прямо противоположные вещи.

Я накренил свою машину и стал изучать поле сражения с высоты. Белый дым поднимался из второго большого линкора. Это было следствием прямого попадания бомбы примерно за двадцать минут до нашей атаки; цель поразила эскадрилья бомбардировщиков лейтенанта Йосими Сираи авиакорпуса Михоро. Бомбардировщики произвели свою атаку с высоты 11 700 футов, и в ходе первого же захода на цель бомба весом 550 фунтов поразила цель. Во втором заходе еще две такие же бомбы упали одна рядом с другой.