Парижу подстегивало время, которое таяло на глазах. Промедление превращало СССР в заложника ситуации — в объект англо-французских махинаций с односторонними гарантиями. И Москва пошла на необычный шаг — 17 апреля, на следующий день после того, как Литвинов выдвинул свои предложения о заключении пакта о взаимопомощи между Англией, Францией и СССР, советский полпред в Берлине, перед своим отъездом в Москву, нанес визит в МИД к Вайцзекеру. Как записал статс-секретарь, «это был первый визит Мерекалова за все время пребывания на занимаемом посту…». В своем обращении, советский полпред указал, что идеологические разногласия не могут служить препятствием для нормализации отношений, «а нормальные отношения всегда могут улучшиться»[467].

Тайна необычного визита советского посла прояснилась 3 мая, в этот день Литвинов был освобожден от должности Народного комиссара иностранных дел, на его место был назначен В. Молотов. Смещение Литвинова, по мнению верного приверженца Черчилля Макмиллана, было поворотным моментом истории[468]. «Смещение Литвинова означало конец целой эпохи, — подтверждал Черчилль, — Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии»[469].

«Принимая во внимание англо-французскую предвзятость и недоброжелательство…, может показаться даже удивительным, — отмечает М. Карлей, — как долго Советское правительство не отказывалось от мысли наладить механизм коллективной безопасности»[470]. Одна из причин этого, по мнению Карлея, заключалась в том, что «Литвинов до конца был приверженцем переговоров и компромисса с… правительствами Франции и Британии. Но Сталин, видимо, в конце концов потерял терпение и сделал ставку на непримиримость Молотова»[471].

Перелом в политике Советского правительства, по единодушному мнению советского посла Майского, французского поверенного Пайяра, историков Ширера, Уткина и Карлея, произошел в марте-апреле 1939 г., когда министр иностранных дел Англии Галифакс отклонил предложение советского посла Майского о созыве мирной конференции и заявил, что британское правительство опять готово предложить Советам лишь декларацию об односторонних гарантиях. «Непринятие русских предложений было расценено, как очередной сокрушительный удар по политике коллективной безопасности, что и решило судьбу Литвинова»[472].

На смену «прозападному идеализму» Литвинова был поставлен «реалполитик» Молотова. Именно тогда «Гитлер впервые за шесть лет своего правления изъявил желание выслушать своих экспертов по России». Из их доклада Гитлер в частности узнал, что СССР уже не придерживается политики мировой революции. Посмотрев документальный фильм о советских военных парадах, фюрер воскликнул: «Я совершенно не знал, что Сталин — такая симпатичная и сильная личность». Немецким дипломатам была дана команда и дальше зондировать возможности сближения с СССР[473].

В этом проблем не было. Немецкий посол в СССР В. Шуленбург последовательно выступал за сближение с Советской Россией, во всех его донесениях за 1939 г., отмечает Ширер, проглядывает искреннее стремление восстановить отношения, существовавшие во времена Веймарской республики. Но, как и многие другие дипломаты старой школы, он плохо знал Гитлера[474]. Примечательно, что и предыдущие немецкие послы в СССР придерживались подобных настроений. Об этом свидетельствует, например, письмо Молотову брата прежнего посла в России Ранцау: «Мой брат, близнец посол граф Ранцау… понимая, что в любой момент может наступить его внезапная кончина, просил меня в свой смертный час передать Вам…», что «его последней и твердой надеждой была надежда, что немецкий и русский народы могут достичь желаемой для них цели»[475].

Возобновление контактов между Берлином и Москвой не осталось незамеченным. 7 мая французский посол Кулондр информировал свой МИД, что Германия ищет контакта с Россией, в результате которого, помимо всего прочего, может произойти четвертый раздел Польши[476]. Аналогичная информация достигла и Британии, но Галифакс не придал ей значения. Он считал, что «не стоит испытывать особого доверия к таким сообщениям, которые, вполне возможно, распространяются людьми, желающими подтолкнуть нас к пакту с Россией»[477].

Несмотря на заинтересованность обоих сторон, развитие отношений действительно шло с трудом. В Кремле опасались повторения литвиновского этапа взаимоотношений с Германией, когда Гитлер использовал торговые переговоры с СССР для давления на Запад. «Создается впечатление, — высказывал эти опасения 20 мая Молотов на встрече с Шуленбургом, — что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру…». На протесты Шуленбурга, Молотов ответил, «что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база»[478].

Берлин так же с осторожностью подходил к активизации контактов с Москвой. Причину, объяснял в письме к послу Шуленбургу от 27 мая, статс-секретарь германского МИДА Вайцзекер: по мнению, циркулирующему в Берлине, англо-русские переговоры «не так легко будет сорвать» и Германия опасается решительно вмешиваться, чтобы не вызвать «раскатов татарского хохота» в Москве. Помимо этого, статс-секретарь сообщал, что как Япония, так и Италия холодно отнеслись к планируемому сближению Германии с Москвой… «Таким образом, — писал он, — мы хотим выждать и посмотреть, насколько Москва и Лондон с Парижем свяжут себя взаимными обязательствами»[479].

Июнь прошел во взаимном зондаже позиции сторон[480]. И лишь в середине июля Шнуре перешел к активизации отношений: «Скажите, — спрашивал он 16 июля советского поверенного в Германии Астахова, — каких доказательств Вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии»[481]. Ответ последовал 18 июля, когда торгпред СССР в Берлине обратился к заведующему восточноевропейским отделом экономической политики германского МИДа К. Шнурре с подробным меморандумом о торговом соглашении и сообщил, что если разногласия между сторонами будут улажены, то он уполномочен подписать соглашение. Шнуре был доволен. Он писал в отчете: «Такой договор неизбежно окажет влияние по крайней мере на Польшу и Англию»[482].

22 июля в советской прессе было опубликовано сообщение о возобновлении советско-германских торговых переговоров. Шнурре, так как он стоит близко к Риббентропу, предложил трехэтапный процесс нормализации отношений: первый — торгово-кредитный; второй — культурных связей, «в поднятии взаимного уважения»; третий — политический[483].

В то время как английские и французские военные миссии ждали парохода на Ленинград, 2 августа с Астаховым захотел встретиться сам Риббентроп, который указав на благоприятные перспективы взаимной торговли, «у вас много сырья на экспорт», отметил, что «необходимой предпосылкой нормализации отношений является взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны»[484]. На следующий день Риббентроп известил Шуленбурга, что он готов к переговорам с Россией, «если Советское правительство сообщит мне…, что оно также стремится к установлению германо-русских отношений на новой основе»[485].

4 августа Шуленбург встретился с Молотовым. Нарком спросил, чем вызвано столь внезапное изменение отношений Германии к СССР. Шуленбург ответил: «[Я] не