– А что заливать, Петр Аркадьевич?..

В самом деле, нечего было заливать. Как будто услышав этот разговор, крыша с треском и огненным вихрем рухнула. Как всегда бывает при сильном нервном потрясении, вдруг пришло и спокойствие.

– Паровики целы? Сеялки-веялки? Тогда какого рожна – растаскивайте все обгорелое на стороны!

Тут были многие из хозяев поместий. Но лезли в огонь те, у которых ничего за душой не было. Да немного было таких, как Юзеф Обидовский. Он-то и правил дворянским племенем – племенем бессмысленных зевак. Тяжелые и самые ценные паровики жарились еще слишком близко от огня. Странно, Юзефа слушались, когда он вне себя кричал:

– Давайте своих холопов! Надо откатить подальше.

Паровики были на колесах, но ведь тяжелы. Одним дворовым людям было не поднять их на прибрежную гору, а другого пути не было. Позади огня лес сплошной. При внезапном появлении своего предводителя все словно опешили, всю надежду возложив на него.

Даже Юзеф Обидовский перестал покрикивать на остановившихся пожарников.

Один Вацлав Пшебышевский проявлял завидную хлопотливость. Возле него и люди были, его собственная дворня. Имение самое близкое, немного выше по Нямунасу. Дворни набежало с добрый десяток. Были даже некие гайдуки, одетые в кунтуши и летние конфедератки – нечто напоминавшее форму прежней польской армии. Все они сломя голову бежали по первому зову своего пана-командира. А он дельно и толково приказывал:

– Пся крев! Веревки!

Откуда-то и веревки появились. Может, с конюшни самого предводителя. Зацепили первый паровик, плечевой тягой отволокли на безопасный бугор. Второй, третий…

Пся крев! Сеялки!

Сеялки легче, в один миг вознеслись на бугор.

– Веялки, будоляки!

Тоже не тяжелы. Все в безопасности. Столыпину оставалось только сказать:

– Благодарствую, пан Вацлав.

Тот махнул красной от огня и от природы рукой:

– А, какое благодарение, пан предводитель! Яко съездилось?

– Хорошо ездилось… плохо приехалось… Как это случилось?

– Быдло, яно и мае быть быдлом. Что мое, что ваше.

Ну, тут была некоторая разница. Столыпин с горьким смешком ответил:

– Не думаю! С какой стати моим на меня обижаться?

– Холоп всегда обижается, пан предводитель. Зависть к своему хозяину!

На это нечего было возразить. Не в лучшей доле жили мужики. Зависть могла быть, но обида?..

Он прекратил ненужный сейчас спор и кивнул стоящему в стороне Юзефу Обидовскому:

– Угли уже можно не гасить, догорят и так. Вели людям подсечь лес в округе, чтобы не пошло дальше.

Юзеф нарочито стал сзывать людей самого предводителя. Пшебышевскому это не понравилось:

– Шляхтич, а голота? Какое к нему доверие?

Столыпин промолчал, а сам совершенно ясно подумал: «Если поджог, так без твоей руки, пан Вацлав, не обошлось…»

Эта мысль явилась так неожиданно, что он торопливо замял ее поспешным рукопожатием:

– Еще раз благодарствую, пан Вацлав, за добрые распоряжения.

И поспешил отойти, в оправдание своей невежливости крича уже Обидоскому:

– Пан Юзеф! Слишком-то не усердствуйте. Там уже не мой лес.

Да, границы поместий охранялись получше, чем пограничье между Россией и Литвой или там Польшей. Можно новых неприятностей нажить, если будет доказано, что пожар произошел по вине его собственной дворни.

Тут ему показалось странным, что среди суетящихся на пожарище людей нет управляющего. Всем распоряжался откуда-то взявшийся хохол Микола.

Он хотел было уже порасспросить его, но заметил Ольгу. Она куталась в шерстяную шаль и опиралась на руку служанки Алены. Скорый шаг был виноватым и покорным.

– Оля, как ты здесь оказалась? – не стесняясь служанки, он обнял жену.

– А ты как здесь оказался? – не мешала она его рукам.

Зарево увидел – и прикатил на перекладных.

– Прямо со Смоленщины?

– Не смейся, Оля. От железной дороги. Да, светло тут… полыхнуло!.. Подумала, что уже мы горим. Матя не перепугалась?

– Нет, она ведь спит на противоположной стороне дома. Кажется, и нянька не проснулась.

– Ну, и славно… Погоди. Устал я, видно, мысли путаются… Что-то я не вижу своего управителя?

– И я не вижу уже третий день.

– Ладно, Оля. Разберемся. Я провожу тебя, а потом сюда вернусь. Неладно тут…

Он проводил ее до подъезда, передал на руки Алене и вернулся.

На пожарище суета уже затихла. Единственное – с усадьбы волокли пласты брезента. Здесь опять ордой людей заправлял Микола.

– Хорошо, укройте самое ценное, – остановил он его. – И вот что еще… Завтра поговорим, как ты здесь оказался. А пока человека два-три оставь подежурить. И повнимательнее на все смотрите. Вора обычно тянет на разбойное место… Ты понял меня, Микола?

– Понял, Петр Аркадьевич.

– Вот и хорошо. Я распоряжусь, чтоб вам принесли чего горяченького. Ночь прохладна…

Он ушел опять, так и не решив, на кого кинуть черный глаз. Пан Пшебышевский?.. Но не будет же он самолично пачкать свои панские руки. Пропавший управитель?.. Ему-то с какой стати? Иль плохо жилось в поместье?

Опять странное. Делать на затухавшем пожарище было совершенно нечего, а в стороне от дороги стояли дрожки Пшебышевского. И в сгущавшейся темени явно его голос прореза́лся:

– Еще спрашиваешь – куда?.. В свой маёнток, пся крев! До хаты!

Решение истинно верное. Столыпин тоже пошел до хаты. Жена, поди, заждалась.

Даже с дороги долго не спалось. Петр Аркадьевич осторожненько отодвинулся от милого, угретого бочка, накинул халат и вышел на веранду, потягиваясь.

В дальнем уголке сидел Микола.

– Не беспокойтесь, Петр Аркадьевич, – поклонился он вежливо и спокойно. – У паровиков трое наших осталось, с дубинами. Я понял, что вас будет мучить мысль, как и зачем я здесь объявился, и вот решил: не стоит искать меня. Спрашивайте, пожалуйста.

– Садись, Микола. Пожалуй, спрошу.

Микола лишь на минуту задумался. Видно было, что он давно готов к рассказу.

– Князь меня выгнал почти сразу же после злосчастной дуэли. Откуда-то прознал обо всем… Я немного после того шатался по свету, побывал даже у Нейдгардтов в Петербурге…

– У Нейдгардтов! Хм…

– Хотел в услужение, да теперь к ним не подступись…

– И что же?..

– Сменил несколько мест, даже в сыскной полиции побывал…