С мусульманской стороны зона охранялась не так плотно — это Арчеладзе рассмотрел ещё в стереотрубу, — однако сейчас, по тревоге, вдоль проволочных заграждений были выставлены дополнительные посты. И один — рядом с проходом в минном поле, проделанным Кутасовым! Ловушка получалась крепкая — ни назад, ни вперёд, пока морпехи не постреляют и не снимут усиление. А если испуг у них не пройдёт, то могут оставить его до утра. Конечно, можно тихо снять пост и пройти, но оставлять следы, тем более в виде трупов, нельзя было ни в коем случае. И мины без миноискателя и специальной подготовки не снимешь, чтобы проскочить между постами.

Пришлось залечь на каменистом поле в трёхстах метрах от заграждения и ждать. Арчеладзе связался с Кутасовым — оказывается, тот давным-давно находился за горой, а охрана палила в ту сторону, где пошумела группа обеспечения.

— Сейчас приду к вам, — сказал Кутасов. — И приведу сапёра.

— Сиди на месте, — приказал полковник. — Не хватало, чтобы всех тут накрыли.

— А выкрутишься, Никанорыч?

— Попробую.

Лежали около часа, от сырости и холода начинался озноб, а морская пехота всё ещё ползала по зоне, постреливая по сербской территории. Похоже, прогноз оправдывался, усиление оставили до утра…

Рассчитывать можно было лишь на то, что к утру сработает эффект рассвета, когда все ночные страхи кажутся смешными и пустяковыми. К тому же промокшие и уставшие морпехи утратят бдительность, и тогда можно попробовать проскочить мимо поста. Если нет, то придётся уползать в лес на склон горы, зарываться в листву и лежать до следующей ночи. Арчеладзе не стал делиться с Воробьёвым своими невесёлыми мыслями, но тот сам, видимо, думал о том же.

— Если сутки под дождём и на сырой земле, — сказал заядлый грибник, — воспаление лёгких как минимум.

— Не каркай, — бросил полковник.

Один из бронетранспортёров пополз за спинами, огибая Сатву по подошве. Ехал без света — водитель, должно быть, пользовался прибором, громыхал днищем по камням. Можно было представить, что начнётся в зоне с рассветом, если они ночью пытаются прочесать всю прилегающую к горе территорию.

— Никанорыч, гляди, это что? — вдруг заговорил Воробьёв и потряс Арчеладзе за ногу. — Вон, напротив ограждения.

Полковнику вдруг стало жарко: от минного поля в их сторону двигалась неясная человеческая фигура, причём в открытую и медленно. И без голубой каски…

Воробьёв выставил автомат впереди себя, однако Арчеладзе сделал знак — берём живьём. Переползать на другое место было рисковано, а фигура двигалась точно на них, и оставалось до неё метров пятнадцать. Из расплывчатой тени стали проступать контуры — нечто столбообразное и широкое, как гранитный постамент. Изготовившийся к броску Воробьёв замер в позе бегуна на низком старте.

Громоздкий этот человек остановился в двух саженях — далековато, чтобы достать в одном прыжке!

— Вставай, Гриф, пойдём, — вдруг послышался спокойный женский голос. — Меня прислали к тебе.

— Карна? — после паузы проговорил Арчеладзе, чувствуя, как немеют губы.

— Нет, я Дара, — был ответ.

Свистящий вой бронетранспортёра всё ещё звучал за спиной и громыхали по броне камни. Полковник привстал на колено, поднял автомат.

— Как же мы пойдём? — неуверенно спросил он, двигая деревянными губами, хотя понимал, что не следует ничего спрашивать.

— Я отведу глаза, пойдём, — она сделала шага три вперёд, и теперь можно было рассмотреть свисающий с её плеч длинный плащ.

— Кто это, Никанорыч? — опомнился Воробьёв.

— Дара, — Арчеладзе медленно выпрямился. — Пойдём за ней.

Она не была ни галлюцинацией, ни призраком, стояла осязаемая и реальная, в промокшем тяжёлом плаще, с непокрытой головой и слипшимися волосами. Уже в который раз он прикасался к тому, во что можно было верить и не верить, но как ни ломай голову, ни воюй с протестующим своим внутренним двойником, явление это существовало и никуда было не деться.

— Никанорыч, ты что, с ума сошёл? — зашептал Воробьёв, выставив автомат. — Куда мы пойдём? На тот свет, что ли?

— Молчи, — приказал полковник. — Вставай и пошли.

— Идите за мной и смотрите только себе под ноги, — предупредила Дара. — Ни в коем случае не поднимать глаз. Походка восточной женщины. И постарайтесь ни о чём не думать, в полной бесчувственности.

— Никанорыч…

— Заткнись, — оборвал Арчеладзе. — Потом всё объясню.

Дара спокойно и медленно пошла в сторону ограждения, обходя крупные камни. Полы плаща её волочились по верхушкам трав, пригибали их к земле, и полковник почти физически ощущал, как за её спиной возникает некое разреженное пространство, в котором им и следует находиться. Она вывела их на скользкую, глинистую дорогу, разбитую колёсами бронетранспортёров, и направилась по ней к открытому проходу сквозь колючую проволоку, где маячили в темноте голубые каски.

— Спокойно, полное расслабление, — ещё раз предупредила Дара. — Опустите оружие. Взор потуплен. Чтобы не думать, считайте шаги.

Непроизвольно Арчеладзе стал думать, точнее загадывать — если сейчас они незамеченными пройдут мимо часовых и ничего не случится, то придётся поверить…

И не успел закончить мысль.

— Не мешай мне, Гриф! — шёпотом, сквозь зубы произнесла она. — Замолчи!

Идти мимо противника, глядя себе под ноги, полковнику ещё не приходилось…

Он считал шаги и видел только полы её плаща на отлёт и облепленные грязью задники сапог. Так продолжалось долго, счёт перевалил за четыреста, монотонность шага смирила мысли и чувства. Арчеладзе будто очнулся, когда едва не налетел на Дару.

Всё было позади — зона, ограждение, «миротворцы». Они стояли на каменистом склоне соседней плоской горы, в полукилометре от деревни, где квартировал батальон морских пехотинцев США.

— Сейчас мне нужно уйти, — сообщила Дара. — На обратном пути найду вас… И вот что, Гриф. Сейчас можешь сомневаться, сколько угодно. Но когда я тебя веду — не смей.

— Прости, Дара, — вымолвил он. Плащ опахнул траву от резкого поворота и, тяжело колыхаясь, медленно полетел над землёй. Воробьёв выждал, когда она пропадёт во тьме, выпустил из рук автомат.

— Что это было, Никанорыч?

— На хрен… Не спрашивай, не знаю, — отмахнулся Арчеладзе. — Пошли, пока не рассвело.

Православный храм, очертания которого хорошо просматривались на фоне неба, был очень похож на многие церкви в Москве и создавал обманчивое ощущение мира, сонного дождливого ночного покоя, какой бывает поздней осенью где-нибудь на Воробьёвых горах. Казалось, деревня спит и нет здесь ни военных, ни светомаскировки на окнах, ни тревоги. Ко всему прочему, стрельба в зоне прекратилась, и над Сатвой повисла тишина.