Подошел судмедэксперт.

— Смерть наступила приблизительно между 5 и 7 часами утра. Более точно — после вскрытия. Могу еще добавить, что перед смертью он был достаточно пьян.

— Причина смерти?

— Повешение, перелом шейных позвонков и асфиксия. И, судя по всем признакам, он сделал это сам.

— То есть это все-таки самоубийство? — нахмурился Емельянов.

— На первый взгляд, да. Но… — Эксперт замялся, и Емельянов мгновенно ухватился за это.

— Но — что? Что смущает?

— Да есть кое-что, — эксперт вздохнул. — На спине у него, между лопатками, я обнаружил россыпь синяков. Происхождения их я пока не могу объяснить. И большой, совсем свежий синяк на левом бедре. По его состоянию я могу сказать, что он появился буквально перед смертью. Совсем свежий. Полуовальной формы. Более точно покажет вскрытие.

— Его могли повесить? Насильно? — Емельянов чувствовал, как его интуиция бушует вовсю.

— Нет, — судмедэксперт покачал головой, — по первичным признакам выходит, что он повесился сам. Однако меня очень смущают эти синяки. Всегда, когда на теле самоубийцы находятся какие-то насильственные следы, это повод насторожиться.

— Я понял, — Емельянов кивнул. — А что насчет алкоголя? Сильно он был пьян? Могли что-то ему подмешать?

— Учитывая, что запах алкоголя сохранился даже после смерти, я бы сказал, что очень сильно пьян. А насчет подмешать — опять-таки, это покажет вскрытие, анализы. Ну вы же сами понимаете, без них никак.

Емельянов вспомнил почти пустую бутылку из-под коньяка. Да, если скрипач выпил ее сам, он был пьян очень сильно. Синяки могли появиться, когда он в пьяном виде пытался залезть на подоконник, но не удержал равновесия и свалился с него.

На первый взгляд все выглядело так. В три часа ночи скрипач был трезв как стеклышко и говорил с соседкой. И он был один. Затем он отправился к себе, где с 3 до 5 часов ночи выпил почти бутылку коньяка. Это означает, что он был очень сильно расстроен, находился просто в ужасном душевном волнении. Когда напился, решил покончить с собой…

Вот тут и появился следователь прокуратуры, Сергей Ильич. Хмыкнул:

— Ну что, опять тебе повезло, Емеля? Самоубийство? Дело можно закрывать?

— Как сказать, — буркнул Емельянов, который ненавидел просто до смерти, когда его называли Емелей, — есть еще синяки. И собранные вещи.

— А это здесь при чем? — не понял следователь.

— Нелогично. Человек собрался уезжать, упаковал все самые лучшие вещи, а потом полез в петлю? А почему на теле есть следы насилия?

— Емеля, не усложняй жизнь себе, а заодно и всем окружающим! Творческие люди способны на все что угодно. У них нет логики.

Но Емельянов попросту отмахнулся от следователя. Он собирался тщательно сфотографировать и осмотреть комнаты, а затем — допросить свидетелей.

— Странный синяк, — судмедэксперт подошел к Емельянову, когда тот только собирался выходить из комнаты, чтобы допросить соседку.

— Чем странный? — остановился оперативник, привыкший всегда прислушиваться к его мнению. Тем более, что сегодня ему повезло.

Судмедэкспертов было у них два. Первый, громогласный, двухметровый пенсионер, любил поговорить ни о чем, громыхал как пустая бочка и с огромной вероятностью ошибался в своих выводах. Очень часто из-за его неправильных заключений следствие не только затягивалось, но и заходило в тупик. С ним пытались бороться, но это было бесполезно. У него были связи — родственники в самой партийной верхушке. И, несмотря на очень плохую работу, он все равно оставался на своем месте.

Вторым же был бывший врач, тихий, застенчивый еврей лет 45-ти. Он ходил в огромных очках, которые очень ему не шли, делая его лицо гротескным и даже уродливым. Поговаривали, что он был разжалован в судмедэксперты по политическим убеждениям после блестящей карьеры хирурга. Емельянов не знал его биографию в точности, знал он только одно: каждое слово этого эксперта было чистым золотом. Он не только никогда не ошибался, он еще обладал невероятной интуицией, позволяющей делать абсолютно верные выводы буквально из воздуха. И вот теперь на этот вызов приехал именно он, а потому Емельянов считал, что ему невероятно повезло.

— Судя по форме кровоизлияния, его били с огромной силой. Если бы так били трезвого человека, он обязательно должен был бы закричать, — задумчиво произнес эксперт, — но покойный был пьян. А алкоголь не только подавляет чувствительность, но и очень сильно снижает болевой порог. В больших дозах алкоголь может быть серьезным болеутоляющим. Поэтому, если с такой силой били пьяного человека, он мог вообще ничего не почувствовать.

— Зачем бить пьяного? — спросил Емельянов.

— Вот это вопрос, — эксперт вздохнул. — Нелегкая здесь задача. Странное дело. Особенно неприятное потому, что погиб талантливый человек, артист. Дело в том, что я слышал его игру.

— Он был хорошим скрипачом?

— Он был гением. Казалось, скрипка разговаривает различными человеческими голосами. И с концерта ты выходил, как будто слышал голос богов. Но ему было тяжело в этой стране. Гениальный скрипач, по воле какого-то ничтожества — руководителя филармонии, натасканного партийными приказами, он играл роль второй скрипки, почти аккомпаниатора, пока какое-то бездарное существо с партбилетом строило из себя солиста и уродовало драгоценный, старинный инструмент.

— Вы были лично знакомы с ним? — удивился Емельянов.

— К сожалению, нет. Но у нас были общие друзья. И я сам знаю, как ему жилось в этом мире. Как и всем нам.

— Вы имеете в виду евреев? — Емельянов спросил прямо, потому что привык называть вещи своими именами. Тем более, что знал: бывший врач — это единственный человек, с которым можно это сделать. Он поймет.

До Емельянова доходили слухи о подобной несправедливости, но он никогда не придавал им значения, потому что не сталкивался с этим сам, лично. И вот тут, впервые, глядя в задумчивые, печальные глаза за уродливыми очками в толстой оправе, задумался, что в этом мире что-то не так.

Человек с блестящим умом, с невероятной памятью и склонностью к анализу занимался тем, что исследовал трупы всяких пропойц, самоубийц, мелкой шантрапы, двинувшей друг дружку бутылкой по голове. А прославленный скрипач — человек, который обладал невероятным, уникальным талантом, жил в аду огромной коммунальной квартиры, где кроме него проживали еще пять семей, и был вынужден довольствоваться общей уборной и готовить еду на общей кухне, где над плитами сушились панталоны какой-то пьяной уборщицы.

Емельянов никогда не задумывался о несправедливости этого мира, но здесь они воочию встали перед ним во всей красе. И он вдруг почувствовал странный привкус горечи в горле. Может быть, причиной роковой петли для знаменитого скрипача стала такая вот жизненная несправедливость?