Разумеется, вслух Эмили и словом об этом не обмолвилась, но Джиллиан-то знала. Энтони рос веселым, живым карапузом – настоящее солнышко! Он бегал по дому, раскинув ручки, готовый обнять целый мир, в полной уверенности, что мир ответит ему такой же радостной любовью. А потом у нее на глазах малыш начал мало-помалу замечать, что мать неизменно смотрит на него с брезгливой гримаской, старается незаметно отодвинуться, чувствует себя спокойной, только если он отворачивается, так что ей не видно малюсенькую ящерку, изогнувшуюся поперек его глаза. В тот день, когда Энтони в первый раз поднял ручку к лицу, чтобы прикрыть от мира свое родимое пятно, Джиллиан еле дождалась вечера и открыто заговорила с Эмили. Возмущение и гнев прорвались наружу вместе со слезами, а Эмили сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы. Когда Джиллиан замолчала, она оглянулась на нее с холодным презрением.

«Ты просто ревнуешь, – сказала Эмили. – Тебе хочется, чтобы Энтони был твоим сыном. Так вот, он не твой, он мой сын».

Джиллиан потрясенно вытаращила глаза, вдруг растеряв всю свою уверенность. Неужели ей действительно хочется присвоить себе Энтони? Вдруг в ней и правда говорит болезненная ревность?

«Ты прекрасно знаешь, что я люблю Энтони, – продолжала Эмили. – Все это знают. Ричард всегда говорит о том, как я замечательно с ним обращаюсь. И что такое родимое пятно? Мы даже не замечаем его. Право, Джиллиан, меня удивляет, что ты без конца о нем заговариваешь. Лучше не заострять на этом внимание».

Эмили сумела так исказить и переиначить слова Джиллиан, что та уже и сама перестала понимать свои побуждения. Неужели она превратилась в завистливую старую деву? Делает поблажки собственническому чувству к Энтони? Джиллиан смешалась и ничего больше не сказала. В конце концов, Энтони вырос очень славным, беспроблемным мальчиком.

– Готово! – Энтони гордо протянул ей крикетную биту.

– Молодец, – сказала Джиллиан.

Она смотрела, как Энтони встает и для пробы замахивается битой. Какой он высокий – практически взрослый. Но иногда, глядя на его сильные руки и гладкую шею, она снова видела перед собой счастливого толстенького малыша, который хохотал, сидя перед ней в колыбельке, которого она держала за ручку, когда он делал первые шаги… Которого она любила с той минуты, как он родился.

– Осторожнее, – проворчала Джиллиан, когда бита просвистела совсем рядом с большущим комнатным растением в расписном горшке.

– Я осторожно, – огрызнулся он. – Вечно ты зудишь.

Он еще несколько раз взмахнул битой. Джил лиан молча очистила еще несколько стручков.

– Чем сегодня займешься? – наконец спросила она.

– Не знаю, – ответил Энтони. – Наверное, пойду возьму напрокат пару кассет. Так скучно, пока Уилл в школе!

– А другие на что? Занфи и этот новый мальчик, Мекс… Можно и с ними пообщаться.

– Угу.

Его лицо мгновенно замкнулось. Энтони отвернулся, яростно рубанул битой воздух.

– Осторожно! – вскрикнула Джиллиан, но было поздно.

На обратном взмахе биты раздался треск, терракотовый горшок с грохотом свалился с подставки на вымощенный плитками пол.

– Посмотри, что ты наделал! – напустилась на Энтони Джиллиан. – Я же говорила – осторожнее!

– Ну ладно, прости.

– По всему полу!

Джиллиан в отчаянии смотрела на горку земли, осколки керамики, мясистые листья.

– Подумаешь, горе какое.

Энтони наклонился, подобрал черепок. Земляной ком упал ему на кроссовку.

Джиллиан тяжело вздохнула и отставила миску с горохом.

– Схожу за щеткой.

– Я подмету, – сказал Энтони. – Большое дело!

– Ты не сумеешь.

– Сумею! Вроде щетка где-то здесь была…

Энтони обвел взглядом зимний сад и вдруг замер.

– Ё-моё! – воскликнул он.

Черепок выпал из его руки и разлетелся вдребезги на полу.

– Энтони! Сколько раз я тебе говорила…

– Смотри! Кто это?

Джиллиан обернулась. За стеклянной дверью стояла девочка с длинными, очень светлыми, почти белыми волосами, темными бровями и хмурым личиком.

– Привет, – сказала она сквозь стекло. Голос у нее был высокий, с американским акцентом. – Вы меня, наверное, не ждали. Я Зара, дочка Флер.

К тому времени как они добрались до восемнадцатого грина, Ламберт был ярко-красным, потел и гримасничал от злости. Флер завладела общим вниманием на все время игры, так и вилась вокруг Ричарда, будто на какой-нибудь вечеринке, без конца влезала в разговор с дурацкими вопросами. Вела себя так, словно не меньше самого Ламберта имела право здесь находиться. Нахалка чертова.

Как любил говорить его преподаватель в колледже:

«Конечно, я за равенство женщин… Все они одинаково ниже мужчины!».

Парни понимающе посмеивались. В тот день старина Смизерс собрал у себя избранную компанию, чтобы угостить хересом. Ламберт фыркал громче всех – у них со стариной Смизерсом было схожее чувство юмора. И сейчас его насупленное лицо слегка посветлело от воспоминаний. Даже на минутку захотелось вновь стать юнцом…

Те годы были в его жизни, пожалуй, самыми счастливыми и успешными. Он учился в Крейтоне – закрытой школе в районе Центральных графств – и очень быстро попал в компанию самых умных, крепких и самоуверенных ребят. Склонный от природы подавлять других, Лам берт собрал вокруг себя целую свиту подпевал. Вместе они помаленьку терроризировали младших учеников и задирали местных мальчишек. По большей части ученики Крейтона были середнячки, зубрилки без особых способностей, которым не светило в дальнейшем достичь того уважаемого статуса, каким они пользовались в захолустном городке; поэтому они спешили на сладиться им, пока можно, – расхаживали по улицам в серых форменных шинелях и ярких галстуках, шумели и ввязывались в драки с «городскими». Сам Ламберт редко дрался, зато про славился ядовитыми высказываниями в адрес «плебса», заработав тем самым репутацию остроумца. Учителя, ограниченные, скучающие и разочаровавшиеся в жизни, не только не останавливали его, а, наоборот, молчаливо поощряли. Их подмигивания, смешки и снобистские «реплики в сторону» раздували его тщеславие. Застенчивая мать Ламберта восхищалась высоким само уверенным сыном, его громким голосом и прямо линейными взглядами. Ко времени окончания школы он глубоко презирал всех, с кем сталкивался в Крейтоне, да и за его пределами тоже.

Единственным исключением был отец. Ламберт его боготворил и до сих пор бессознательно пытался подражать этому рослому шумному мужчине с властными манерами. Нрав у отца был непредсказуемый и грозный в гневе; маленький Ламберт отчаянно жаждал его одобрения. Когда отец принимался высмеивать гримасы подрастающего сына или шутливо отвешивал ему весьма ощутимые подзатыльники, Ламберт заставлял себя улыбаться и хохотать в ответ, а когда тот целый вечер орал на робкую матушку, Ламберт забивался к себе в комнату и яростно твердил, что отец прав – отец всегда прав.