Веремеев положил трубку и тут же выскочил на улицу к ожидавшей его машине.

По приезде на работу подполковник попытался сразу же выяснить суть дела у второго дежурного лейтенанта Могильного, но тот с испуганным лицом молол какую-то ерунду. Из его показаний выходило, что он в это время как раз отдыхал, пошел кофе наверх попить, а через некоторое время услышал сильную пальбу и, прибежав сюда, застал Сатанюка в невменяемом состоянии, а бабку и кота уже того… застреленными. Помощник Могильного и люди из оперативной группы ничего другого сказать не могли. Все были подавлены случившимся событием и понимали, что предстоит серьезное разбирательство, в результате которого… еще неизвестно, как аукнется, как все дело повернется.

Веремеев попытался поподробнее выяснить у присутствующих, что означает их утверждение, что Сатанюк находился в невменяемом состоянии. Что конкретно на это указывало? Оказалось, что тот был чем-то ужасно напуган и все время повторял, что бабка с котом пытались на него напасть, и еще твердил про каких-то тараканов, которые, по его словам, якобы выползли у бабки прямо изо рта. Черт его знает, что за видение, что еще за тараканы такие! Вот глупости! Всего скорее, что крыша от безделья у парня поехала.

Веремеев решил сам осмотреть место… событий и направился к злосчастной камере, пригласив с собой и Могильного. Но тот еще больше испугался, а подойдя, закрыл собой дверь в КПЗ и со следами ужаса на лице интимно зашептал:

— Товарищ подполковник, я вам должен еще кое-что сообщить… Это важно! Уж не знаю и вообще, на что и подумать… но… — При этом лицо его совсем посерело и осунулось.

— Что такое, Могильный? Мать бы твою в коврижку! — недоуменно вытаращился на него Веремеев. — Ты меня еще больше хочешь напугать?.. Наверное, прямо сейчас хочешь в могилу свести, потому и фамилия у тебя такая веселенькая. А ты знаешь, как поступали в старину с гонцом, приносившим плохие вести? А? Сообразил?! Вот то-то же! Ну давай выкладывай, порадуй командира, и что же у вас тут еще приключилось?

— Товарищ подполковник, понимаете… просто как в сказке какой-то… Совершенно ничего непонятно… С ума можно просто рехнуться, — бегая глазами, запричитал плаксиво лейтенант. — Но бабка с котом… то есть их… трупы… которые я сам… и все другие тоже видели, ну вот как я вас сейчас, потом… и камеру никто больше не открывал… Но они, понимаете, — лицо его побелело, а глаза остановились, — куда-то пропали… Пропали… совсем! — развел он беспомощно руки в стороны.

Веремееву показалось, что он ослышался. От этих слов у него даже нервно подергалось нижнее веко правого глаза.

— Что? Ты что, Могильный, совсем обалдел, что ли? Ты что несешь? — Подполковник энергично постучал себя кончиками пальцев согнутой ладони по лбу. — Пропали! Как это так пропали? Как в сказке, говоришь?.. Про чудеса мне толкуешь? Вы что тут, ексель-моксель, за сказочную комедию разыгрываете передо мной? Где же это видано…

Зрачки его внезапно расширились, хищно, по-волчьи загорелись, а лицо, побагровев, озлобилось.

— А ну отойди! Отойди от двери, упырь, я тебе говорю! Я тебе дам, пропали… Я вижу, что ты меня точно уж хочешь под монастырь подвести!

Он одним движением руки отодвинул от двери вконец раскисшего и чуть не плачущего дежурного лейтенанта Могильного и, распахнув ее, ворвался внутрь камеры.

Первое, что тут же мгновенно ощутил Веремеев, это была страшная, просто невыносимая вонь от кошачьей мочи, которая, шибанув прямо в нос, заставила остановиться и прикрыть рот и нос ладонью руки. Дальше он увидел какую-то большую черную лужу на полу, валявшийся в этой луже пистолет и разбросанные по всему полу пустые патронные гильзы. Ничего другого в камере больше не наблюдалось. Ни бабки, ни кота нигде не было видно. Убиенные словно испарились.

Дышать было совсем нечем, глаза уже слезились, его начинало тошнить, и Веремеев буквально выскочил из камеры. Лейтенант Могильный, заглядывая в глаза начальнику, плаксиво запричитал:

— Товарищ подполковник, ну вы же сами во всем убедились… Я что, я ничего, я никого подводить не собирался и не собираюсь. Но нет здесь никого, видите. Я не знаю, куда они подевались… Вы мне не верите, товарищ подполковник? Но я, честное слово, вас не обманываю… Я ведь не вредитель какой…

— Ладно, Могильный, не ной. И так на душе паскудно. Дай сообразить, что к чему… Как этот чертов клубок, как эту вашу сказочную историю-то распутать. — Веремеев пристально посмотрел на хнычущего дежурного и вдруг очень мягко заговорил: — Ты, Коля, думаешь, что если я слово в слово вот эту ахинею там перескажу, — он ткнул пальцем воздух в направлении потолка, — обо всем, что вы мне тут с компанией сейчас наплели, то меня сразу же поймут, сразу поверят, и больше ни о чем даже и спрашивать не будут? А Сатанюка тут же отпустят на все четыре стороны да еще и очередное звание присвоят? А как ты сам-то кумекаешь про все про это, писатель-фантаст? А кстати говоря, где этот ковбой сегодняшней ночи? А, Могильный? — с застывшими на месте глазами иронично спросил Веремеев.

Оказалось, что лейтенант Сатанюк в наручниках под охраной находился в кабинете для дознания. Веремеев прошел туда и приказал Могильному их оставить наедине, а самому садиться и составлять подробнейший рапорт обо всем, что произошло, на его имя и никому не показывать.

При виде начальника Сатанюк, как пружина, вскочив со стула, горько и виновато выдавил из себя:

— Здравия желаю, товарищ подполковник — пролепетал он с выражением великой скорби на лице. — Вот… такая вот неприятная… катавасия со мною приключилась! — И он, нервно вздохнув, понуро опустил голову вниз.

В дальнейшем лейтенант рассказал Веремееву, как все произошло. Как он услышал старухины крики о помощи, как, заглянув в окно, увидел, что кот в ярости рвет бабкину ногу, как он вошел внутрь, чтобы отогнать прочь взбесившееся животное, и как увидел, что и тот и другой, словно сговорившись, собираются вместе наброситься на него. Ну и как затем и все остальное произошло. Правда, нужно откровенно признать, что про страшную сонливость, которая неизвестно почему вдруг напала на него, Григорий не обмолвился даже и звуком.

Во время сбивчивого рассказа Сатанюка о случившемся Веремеев пристально всматривался в его лицо, пытаясь отыскать на нем следы невменяемости или каких-то других отклонений, но, на свое удивление, ничего подозрительного не обнаружил. На вопрос же, почему при подобной опасности он не вышел обратно из камеры, не позвал других сотрудников на помощь, а сразу открыл огонь на поражение, убедительно объяснить ничего не смог. Ну, а когда начал рассказывать, как у бабки изо рта повылезали и начали разбегаться во все стороны большущие тараканы, зрачки Сатанюка неожиданно расширились, и в них отразилось сильнейшее беспокойство, переросшее тут же в безумный страх. Стало ясно, что с дежурным не все в порядке, и ему непременно нужна серьезная медицинская помощь.

Пытаясь как-то его успокоить, Веремеев доверительно похлопал испуганного Сатанюка по спине, сделал паузу, о чем-то усиленно соображая, и затем, смягчившись, совсем по-доброму, задал Григорию свой последний вопрос: