— Ника, какое ты хочешь мороженое?

Слепо тыкаю на первую попавшуюся упаковку и отхожу от Тимура. Не хватало прямо сейчас разреветься. Я все помню, что он мне говорил. Как Доминике и как Веронике.

Он не нуждается в постоянных отношениях. Ему не нужна семья. Ему не нужна одна женщина. Если он увидит, что я к нему привязываюсь, мне придется уйти. Что бы он сделал, если бы узнал, что я его люблю?

Хмыкаю тихо под нос, Тимур подозрительно поворачивается, но я уже безмятежно смотрю вперед. Не дождется, чтобы я ему привязанность показывала.

Мы идем к кассам, я держусь холодно, сдержанно и отстраненно. Помогаю выкладывать продукты на транспортную ленту, а потом жду возле выхода. Так не пойдет, мне надо говорить себе постоянно, зачем я здесь.

Я не должна придумывать себе мир, где есть мы с Тимуром и где может появиться наш сын. У нас с ним разные миры, которые соприкасаются только тогда, когда Тим меня хочет. Мы сталкиваемся, соединяемся на какое-то время, а потом снова разлетаемся друг от друга, как бильярдные шары после удара.

В один из таких ударов я отлечу за пределы бильярдного стола, и лучше не забывать от этом, все правильно мне сказал Тимур.

Он останется жить в своем огромном доме, а я вернусь в свой небольшой мир, где помещаюсь лишь одна я. Может мне все-таки повезет, я же везучая. Я вернусь в свой мир не одна, и он станет чуточку шире. По крайней мере, мне там больше не будет одиноко и неуютно, и там появится мой сын. Не наш, мой.

— Ника, почему ты молчишь? — оказывается, мы уже выехали за город, а я не заметила. — Что-то случилось?

— Нет, все хорошо.

Наверное, я переигрываю, потому что он хмурится и вдруг берет меня за руку, переплетает пальцы и кладет к себе на колено. Я замираю и не дышу. Нет. Уже нет. Теперь его пальцы как удавка на шее. Не хочу.

Хочу отобрать руку, но он не отпускает, наоборот, сдавливает с каким-то остервенением. Его лицо становится непроницаемым, губы поджаты, и мы так и едем, держась за руки. Все как я хотела каких-то полчаса назад. Только все теперь по-другому, теперь я еле дожидаюсь, пока мы приедем. Тим заглушает двигатель и отпускает мою руку.

— Возьмите пакеты, — машет он охране и открывает багажник, — а я сниму дом с сигнализации. Хочешь, ты снимешь? — поворачивается ко мне.

Пожимаю плечами и иду с ним. Все равно я уже сюда приехала. Тимур открывает ключом дверь и говорит:

— Панель сразу слева, код — мой день рождения.

Я вхожу первой, поворачиваюсь налево и нажимаю «20–08» и слышу сзади пугающе тяжелое дыхание.

— Мой день рождения в ноябре.

Мысленно я уже вцепилась в свои волосы и с воплями выдрала половину. Внешне же копирую холодное спокойствие Талера. Тем временем он сбрасывает код и набирает новый. «16–11».

Его день рождения шестнадцатого ноября? Я этого не знаю, знаю только день, когда Тимура нашли у забора детского дома. Этот день считался его днем рождения, и мы даже когда-то готовили ему концерт. Конечно, Тимур его помнит, а вот что мне теперь говорить ему?

— Так откуда ты знаешь мой второй день рождения, Ника? — нависает надо мной Тим, и я закрываю глаза.

* * *

— Так откуда ты знаешь мой второй день рождения, Ника? — нависает надо мной Тим, и я закрываю глаза.

— В детдоме, — облизываю вмиг пересохшие губы, — куда мы с Сотниковым отвозили гостинцы, есть твое фото в холле. Ты же в этом детдоме воспитывался? Там стенд висит с фотографиями выдающихся выпускников. Я так поняла, ты у них местная знаменитость. По центру висишь, про тебя много всего написано, вот я и запомнила, когда твой день рождения. Ты там главный спонсор, да?

Говорю, не останавливаясь, не даю опомниться. Боюсь открыть глаза, боюсь посмотреть на Тимура, потому что никакого фото там давно нет, я стащила его, когда выпускалась. Может, они повесили новое, а может вообще убрали этот стенд. Мы когда с Самураем приезжали, я не обратила внимание, мне точно не до того было.

— Да, верно, — слышу голос осторожный Тимура и приоткрываю глаза, — я вырос в этом детдоме. Тебе Сотников сказал? С чего ты вообще туда решила поехать?

— В интернете прочитала твою биографию. Захотелось помочь детскому дому, я еще приютам помогаю с животными.

— Вот приютам и помогай, — Тим рассматривает мое лицо, а я изо всех сил таращу глаза, стараясь выглядеть честной, — с детдомом я сам разберусь. Мне их директриса списки сбрасывает каждый месяц, у меня есть отдельный сотрудник, который этим занимается.

— Хорошо, Тим, как скажешь.

Он отступает, и я с облегчением выдыхаю. Набираюсь храбрости и задаю вопрос, который очень не понравится Талеру:

— Тим, а почему ты говоришь, что твой день рождения в ноябре, а там написано, что он в августе?

Тимур каменеет, лицо становится таким, как в тот день, когда я увидела его на складе — чужим и непроницаемым. Я вижу, что ему неприятно об этом говорить, и я бы не спрашивала. Сама догадалась. Но логически я должна об этом спросить, потому что нужно хорошо сыграть роль.

— Я подкидыш, Вероника. Меня подобрали возле детдома, это было двадцатого августа. Когда я вырос, то узнал, кто я, кем были мои родители и когда мой настоящий день рождения. Шестнадцатого ноября.

Он отвечает нехотя, но отвечает, и мне хочется обнять его. Слезы подступают, но я прогоняю их, плакать нельзя, потому что Тим не потерпит жалости. Кем бы ни были его родители.

— Значит, ты знаешь свое настоящее имя?

— Тимур Демьянович Талер, — он смотрит на меня в упор, и я впиваюсь ногтями в ладони. — А почему ты спрашиваешь, Ника?

— Просто так, — пожимаю плечами, — я хочу больше о тебе знать. Мне интересно…

— Не надо, — осаживает Тим, я меня будто холодной водой окатывает, — ты будешь знать ровно столько, сколько нужно…

— Чтобы трахаться, — заканчиваю за него, — я поняла тебя, Тимур. Не продолжай.

Разворачиваюсь, чтобы идти, но он дергает меня за плечи и рывком притягивает к себе. Слышу его дыхание, низкий голос возле самого уха пробирает до дрожи.

— Да, все правильно. Я предупреждал тебя, Ника. Не заходи на мою территорию дальше, чем я готов тебя подпустить.

Снова глотаю слезы, не давая им выплеснуться наружу. Не зайду, Тимур, не бойся. И уйду, как только смогу. А пока не могу, как только подумаю о том, что его не увижу, хочется кричать.

— Я все помню, Тимур. Отпусти, мне больно.

Он не отпускает, разворачивает лицом к себе и пристально вглядывается в лицо.

— Ника, что случилось? Ты странно себя ведешь.

— Ну извини.

Мне вдруг приходит в голову, что мы ругаемся. Ругаемся, как настоящая пара, как муж и жена. Только мы не пара, Тимур очень четко обрисовал границу наших отношений. Значит, и сопротивляться нечему. Нет смысла. Так зачем портить себе то недолгое — а я теперь более чем уверена, что недолгое — время, что мне осталось? И я улыбаюсь.