Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собственно, это были непосредственные комментарии Анники после того, как она перелистала брошюру перед уходом Томаса. София Гренборг заморгала — замечания Томаса произвели на нее впечатление. Он потянулся.
— Очень интересные соображения, — сказала она. — Можно я запишу?.. Я тут подумала еще об одной вещи, — сказала София, записывая услышанное в небольшой блокнот. — Как ты думаешь, не надо ли исследовать ценность такого подхода? Рассмотреть, как общество смотрит на угрозы в адрес политиков и избранных чиновников?
Он посмотрел на нее, поймав себя на мысли, что не слышал, что она сказала.
— Что ты хочешь этим сказать?
Она положила в сумку блокнот и ручку.
— Я хочу сказать, что надо обдумать систему оценок, которую мы кладем в основу исследований причин молчания политиков. Разве не надо говорить и об этом?
Томас наморщил лоб, чтобы скрыть свой энтузиазм.
— То есть ты хочешь сказать, что мы должны понять, как люди реагируют на феномен?
— Да, — ответила она и подалась вперед, — и одновременно исследовать возможность изменить положение дел их осознанием.
Он медленно кивнул.
— Может быть, нам следует обеспечить поддержку со стороны прессы, — сказала она, — вызвать публичное обсуждение и начать, честно говоря с опозданием, формировать общественное мнение.
— Да, — воодушевленно согласился он. — Надо задействовать информационные ресурсы и интерактивность средств массовой информации.
— В газетах должны появляться статьи о наших новых героях, — сказал Томас, — и в четко выделенных, ярких рубриках. Надо писать о местных политиках, вступивших в борьбу с правыми экстремистами и анархистами в своих городах.
— Но эти статьи не должны преувеличивать опасность и отпугивать людей, собирающихся заняться политикой, — добавила София.
— Это вы пришли на встречу демократов? — спросил подошедший официант и поставил кружку пива на документы.
Томас с быстротой молнии поднял кружку, но ему не удалось избежать неприятности — пузырящаяся пена оставила на документах отчетливую прямую линию.
— Звонил Крамне, — как ни в чем не бывало продолжил официант, — и просил передать, что не сможет прийти сегодня вечером. С вас тридцать две кроны.
Он замолчал, ожидая расчета.
Томас почувствовал, как в нем вскипает неистовый гнев, заливший его, как пивная пена, текущая по рукам и брюкам.
— Что за чертовщина?! — воскликнул он. — Что происходит?
София Гренборг выпрямилась и обратилась к официанту:
— Крамне не сказал, почему он не придет?
Молодой человек пожал плечами и нетерпеливо переступил с ноги на ногу, ожидая, когда с ним расплатятся.
— Он сказал только, что не сможет, и просил передать это вам. Еще он сказал, что вы сможете просто поесть, он уже оплатил счет, а придет в следующий раз.
Томас и София Гренборг переглянулись.
— Пер Крамне живет в этом же доме на шестом этаже, — официант, наморщив лоб, поднял глаза к потолку, — и бывает здесь часто. Мы уже накрыли стол внизу, в зале, на площадке за туалетом.
Томас отсчитал мелочью ровно тридцать две кроны, а потом бережно убрал со стола все документы в портфель.
— На ужин у меня уже нет времени, — сказал он, собираясь встать.
Официант ушел.
— Нам надо обсудить нашу проблему, — остановила Томаса София, — раз уж мы все равно здесь. Подумать, как четко обрисовать суть и образ угроз. Самое важное — чтобы политики сохраняли на своих местах хладнокровие и знали, как вести себя в случае угроз и применения насилия.
— Я отменил сегодняшний теннис, — отозвался Томас голосом обиженного ребенка.
София улыбнулась:
— А я пропустила урок сальсы. Так что пусть правительство кормит нас ужином за причиненные неудобства.
Он махнул рукой и улыбнулся Софии в ответ.
Анна Снапхане, тяжело дыша, поднималась по лестнице, окидывая взглядом окрашенные в спокойные тона стены. Как же долго взбирается она с одного этажа на другой и, боже, как ее качает.
Она остановилась на следующей площадке и посмотрела на задний двор через цветное стекло. Окно квартиры Анники, выходившее во двор, было ярко освещено.
Очень живописно, но и очень тесно. Сама она ни за что не согласилась бы снова переехать в город. Она твердо это знала, как знала и то, что в этом ностальгическом чувстве нет ничего хорошего.
Входная дверь Анники была высока, как церковные ворота, и тяжела, как камень. Анна негромко постучала, понимая, что Анника только что уложила детей.
— Входи, — сказала Анника и тут же ушла в дом. — Я сейчас вернусь, только пожелаю Калле спокойной ночи.
Анна села на скамью в прихожей, стянула с ног модные сапоги. Доносился смех Анники и хихиканье мальчика. Анна не стала снимать верхнюю одежду и сидела до тех пор, пока не зачесался лоб под полоской.
Потом она прошла в гостиную с массивной лепниной на потолке, опустилась на диван и откинула голову на спинку.
— Будешь кофе? — спросила Анника, входя в комнату с тарелкой миндальных печений.
От одной мысли о еде у Анны взбунтовался желудок.
— У тебя нет вина?
Анника поставила тарелку на стол.
— У Томаса есть, но он у нас такой привередливый. Не вздумай взять что-нибудь уж очень необычное. Вино стоит…
Она ткнула рукой в сторону стеклянного шкафчика. Ясная цель облегчила вставание. Анна встала, шатаясь, побрела к винному бару и принялась перебирать бутылки, читая этикетки.
— «Вилла Пуччини», — громко произнесла она, — стоит восемьдесят две кроны. Настоящая фантастика. Можно брать?
— Бери, — ответила Анника из прихожей.
С неожиданной живостью Анна принялась отдирать с горлышка фольгу, ввернула в мягкую пробку штопор и дернула с такой силой, что немного вина брызнуло ей на кофту. Руки Анны дрожали от восхитительного предчувствия, когда она взяла с полки хрустальный стакан и налила в него темно-красную жидкость. Вкус оказался божественным, богатым и свежим одновременно. Анна сделала сразу несколько больших глотков. Она снова наполнила стакан и поставила бутылку в бар. Потом села в уголок дивана, подкатила к себе столик на колесах и поставила на него стакан. Жизнь, кажется, начала налаживаться.
Анника вошла в гостиную и перевела дух. Теперь, когда дети улеглись, с плеч словно свалилась невидимая тяжесть. Не надо больше никуда бежать сломя голову, теперь можно расслабиться и никуда не торопиться. Но мысли уходить не желали, и Анника снова ощутила щемящую пустоту. Квартира превратилась в пустыню, по которой она теперь бесцельно блуждала, в тюрьму с лепниной и красивыми обоями.