Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Оставь меня. Приди за мной, если можешь, через час.
Мать ушла. Она вышла за ограду кладбища и села на скамью.
Андрей встал на колени, пальцами ощупал надгробие. Камень был еще влажным, листва прикрывала его, прятала от солнечных лучей. Андрей присел на гранитную плиту…
Андрей спешил на аэродром, но задержался возле галантерейного ларька. Пробиться к продавщице он не мог: какая-то довольно грузная женщина, почти тучная, немолодая, засунула голову в окошечко ларька, без конца задавала вопросы продавщице:
— Мыло есть? Кружева есть? Подтяжки? А губная помада? — Вопросов было так много, что Андрей в конце концов не выдержал.
— Ну, все? Или еще про корсеты будете спрашивать?
Женщина выдернула свою крупную голову из окошечка и повернулась к Андрею.
— Подумаешь, франт! — возмутилась она. — Не может подождать!
Андрей был уже зол. Но ничего ответить — впервые в жизни — не сумел: на него налетел знакомый парень из аэроклуба.
— Я к тебе! Все побежали в степь,—закричал парень,— а я к тебе! За тобой! Бежим! В степь! Там Серега! Не знаю! Только видел, что упал. Скорее, ну!
А Андрей не мог сдвинуться с места. Парень схватил его за руку, с силой рванул к себе.
Они оба побежали по кривым улочкам, по пустырям — напрямик.
В степи Сергея уже не было.
Лежал в траве поковерканный планер. Андрей остановился, увидев его. Он еще ничему не верил. Ему казалось, что это он сам только что пережил аварию и остался жив и невредим. С Сергеем ничего не могло случиться. Не той он породы.
Андрей вернулся в город.
В больнице, в коридоре, Андрей столкнулся с отцом.
— Папа, как Сережа? — спросил Андрей. — Скажи хоть что-нибудь.
— Планер — это Сережа?
— Что ты можешь для него сделать?
— Ровно столько, сколько может медицина.
— Что она может?
— Я еще не видел. Иду туда. Обожди.
Через полчаса отец вышел.
— Андрюша, как это случилось?!
— Папа, не знаю еще. Что ты можешь сделать? Что может медицина?
— Тебе могу сказать — ничего.
— Папа!
— Кажется, ты считаешь себя мужчиной,— напомнил отец.
— Я могу пройти к нему? — спросил Андрей.
— Иди.
Андрей решительно снял с отца белый халат, накинул его на плечи и, не спросив, в какой палате лежит Сергей, пошел мимо разных дверей и на втором этаже остановился возле одной, недолго постоял, толкнул ее и, войдя в палату, увидел настороженные глаза Сергея.
За ним вошла санитарка, укоризненно посмотрела на посетителя, словно осуждая его за вторжение, но, увидев, что посетитель — сын главврача, быстро смирилась, сказала:
— Просил вас позвать. И никого другого.
Глаза друга закрылись.
— Я в жизни по-настоящему любил только тебя,— вдруг сказал Сергей.— Но я никому, даже тебе, не признавался. Понимаешь?
— Что ж тут понимать? — спросил Андрей. — Я тоже никому не признавался. Ведь все слова, Сергей, да?
— В последний раз у человека всегда бывают глупые желания, да?
— В какой последний раз?
— Самый последний.
Андрей хотел протестовать, но вспомнил слова отца и медленно опустил голову. Глаза Сергея внимательно следили за ним, потом медленно закрылись.
— Сережа… — прошептал Андрей…
— Мама,— сказал Андрей, входя в дом,— Сережа разбился.— И заплакал. Плакать перед отцом он бы не смог, но мать могла его понять. И он заплакал, хотя еще не догадывался об этом.
— Сережа?
— Папа говорит, что медицина ничего не может.
— Андрей, как ты можешь! Ты уже смирился? Андрей! Ты обязан верить!
— Да, мама…
Он ушел в свою комнату, прислонился к дверному косяку, почувствовал, как комок подступает к горлу, как слабеют ноги. Он повалился на свою постель. Он понял, что рыдает, но не верил самому себе. В сознании крутилась одна мысль: «Папа сказал, папа сказал»,— а он не мог ошибаться…
Утром Сергею сделали еще одну операцию. Отец сказал Андрею:
— Иди к нему. Можешь быть сколько угодно. Уже скоро.
— Папа! — вырвался крик у Андрея.
Отец строго посмотрел на сына.
Андрей сидел возле Сергея, пока тот не очнулся. Увидев, что Андрей рядом, Сергей открыл рот, но Андрей перебил его:
— Здесь я. С тобой. Я не уйду. Ты не волнуйся. Все будет хорошо.
Сергей закрыл глаза.
— Ну, ну! — строго сказал Андрей.— Нельзя так.
Сергей широко раскрыл свои спокойные глаза — Андрей даже испугался их — и сказал:
— Одна просьба.
— Скажи.
— Будь летчиком.
Андрей не ответил.
— Ну?
— Летчиком? Но Сережа…
— Ради меня. В память обо мне.
— Что ты говоришь, Сережа!
— Обещай. Скорее обещай. Ну, слышишь? Скорее…
— Сережа…
— Ты не…
— Да, обещаю. Хорошо. Обещаю. Слышишь, обещаю! Слышишь?
Сергей кивнул, улыбнулся. Но это было все, что он мог,— так и застыла на его лице улыбка.
— Сергей! — закричал Андрей, бросился к нему, но Сергей не отвечал. Вошел отец. — Папа!
Отец прошел к Сергею, потрогал лоб, пощупал зачем-то пульс, покачал головой и вдруг спросил:
— Что? — таким растерянным голосом, что Андрей все в один миг понял. Он опустился на стул, закрыл лицо руками.
Андрею стало страшно.
Сергей забыл подогнать ремни, которыми привязываются в полете. В воздухе планер сорвался в штопор. Сергей попытался вывести машину из штопора, но не рассчитал движений. То ли оттого, что он слишком резко отклонил ручку от себя, то ли по какой другой причине, его подбросило вверх, и он головой вышиб фонарь. Удар оказался настолько сильным, что Сергей потерял ориентировку, выпустил из рук управление. Как назло, он вывихнул ключицу,— и левая рука отказалась служить.
Планер тем временем перешел в вертикальное пике. Росла под Сергеем земля, она ширилась, разбегалась с неимоверной быстротой. Он должен был прыгать с парашютом, но отстегнуть ремни не мог. Конец ремня болтался где-то внизу, и нащупать его сразу Сергей не сумел. А когда он все-таки отстегнул ремни и прыгнул, высота была слишком мала. Парашют раскрылся не сразу, а когда раскрылся, было уже поздно.
Теперь Андрей сидел на могиле друга, ради которого, в память которого стал летать. Стал летать — и остался слепым. Но он не слышал в своем сознании и слова упрека.
