Агнесса Смедли сидела при этом на пружинном диванчике. Она положила на шаткий столик свой блокнот и полушутливо сказала:

– Будет тебе трусить. Успокойся. Меня ведь в Америке знаешь как называют? Не иначе как святая Дева Мария от революции!

Мао Цзэдун метнул на нее взгляд. Потом сказал:

– Ну что тут скажешь. Вот со Сноу я могу говорить свободно. Ему я говорю то, что хочу сказать. Но ты-то, в конце концов, женщина. С тобой я просто никак не могу решиться поговорить…

– Почему же не решишься?

– Я никак не решусь поговорить с тобой о женщинах.

И тут Мао Цзэдуна словно прорвало. Он рассказал о своей первой, данной ему родителями, жене, потом о Ян Кайхой, о Хэ Цзычжэнь и т. д. Все это были истории очень личные. Он говорил и о детях. На столике между Мао Цзэдуном и Агнессой Смедли стояли две свечи. Столик шатался. Мао Цзэдун вышел во двор, принес камень, подложил под ножку, чтобы столик стоял устойчиво.

Агнесса Смедли не знала тогда, что Мао Цзэдун переживал кризис в своей личной жизни.

Он говорил о Ян Кайхой, погибшей семь лет тому назад:

– Мне бы так хотелось потанцевать именно с ней. Ведь только она одна, моя Зоренька, по-настоящему понимала меня. – Мао Цзэдун бормотал, глаза его застилала слезная пелена.

Агнесса Смедли, стараясь скрыть волнение, время от времени прихлебывала вино из своей кружки. (Заметим, беседы Мао Цзэдуна и Агнессы Смедли переводила У Лили. Это были, так сказать, встречи и беседы втроем.)

Вспоминая об этом разговоре, Агнесса Смедли признавалась, что тогда она не хотела выслушивать все эти душещипательные истории. Ей подавай что-нибудь о мировых делах. Ее мысли были там, где военные грузовики, где сражения, кровавые бинты, нацизм и т. п. Она вовсе не желала проникать в мир чувств Мао Цзэдуна.

Ей отчего-то показалось, что он не впервые рассуждает об этом.

Вдруг Мао Цзэдун без обиняков спросил:

– Агнесса, а ты любила мужчину? Почему, за что ты его любила? И что вообще любовь значит для тебя лично?

Такое прямое выражение чувств было для Мао Цзэдуна крайне необычно. Это произошло явно после мучительной борьбы с самим собой. Его отношения с Хэ Цзычжэнь были практически разорваны. Казалось, этот мужчина нуждается в спутнице, в женщине, в подруге на долгие годы, причем в такой женщине, которая обладала бы способностью смотреть на вещи с большой высоты. Агнесса Смедли понимала, что она на это не способна. Интуитивно оба ощутили, что достичь полного взаимопонимания им не удастся. Эта американская женщина и этот китайский мужчина как личности были несовместимы. Слишком многое разделяло их.

Агнесса Смедли почувствовала себя отвратительно. И тогда она как бы повторила прием самого Мао Цзэдуна. Она предложила:

– Мао, давай лучше пойдем потанцуем.

Мао Цзэдун вздохнул, ничего больше не сказал. По-крестьянски тяжело ступая, пошел к дверям.

Они потанцевали. Когда танцевальный вечер в Яньцзялине закончился, стояла глубокая ночь. Мао Цзэдун уже освободился от своих желаний. Улыбаясь, он спросил партнершу:

– Ну как я сегодня танцевал?

– Великолепно! – ответила ему сметливая Агнесса Смедли.

Рассказывали и о таком случае. Однажды Мао Цзэдун танцевал с Агнессой Смедли, танцевал неуклюже и после танца поинтересовался у переводчицы: неужели же он так плохо танцевал, что Агнесса Смедли сказала, что он ведет ее столь тяжело, будто бы целых три лошади тащат одну телегу. Оказалось, что американка поблагодарила Мао Цзэдуна, сказав ему, когда они кончили танцевать, по-английски: «Большое спасибо». Мао Цзэдун не знал английского языка, и потому в его восприятии английские слова «Сэнк ю вери мач» преобразовались в высказывание на китайском языке: «Сань пи ма ла чэ». Мао Цзэдун решил, что Агнесса Смедли сказала именно по-китайски. С помощью У Лили недоразумение выяснилось.

Надо отметить, что Агнесса Смедли танцевала очень красиво. При этом она появлялась на танцвечерах вместе с весьма привлекательной У Лили. Все это приковывало к ним взоры одиноких мужчин. Мао Цзэдун, Чжу Дэ, Чжоу Эньлай и другие руководители поощряли Агнессу Смедли на то, чтобы она разнообразила танцевальные вечера. Она стала превращать их в некое подобие вечеринок, которые устраиваются на Западе. Агнесса Смедли верила, что этим мужчинам, пережившим тяготы продолжительного похода, необходимы развлечения, что им нужно место, где они могли бы расслабиться. Она также полагала, что танцвечера могли бы помочь разрушить те строгие запреты социального порядка, которые супруги навязывали руководящим деятелям КПК. Она принесла старый патефон и несколько американских пластинок. В марте 1937 г. в здании старого католического храма в Яньани Агнесса Смедли и У Лили открыли школу танцев. Мужчины из Красной Армии явились туда все без жен; вместе с ними пришли недавно приехавшие из Пекина и Шанхая молодые люди и девушки.

Эдгар Сноу писал, что Агнесса Смедли выросла среди ковбоев Запада. Она обожала «кантри мьюзик» – американские народные песни и мелодии. Под эту музыку она и учила пришедших танцевать. Сначала мало кто из девиц осмеливался прыгать в этих танцах, построившись в квадрат. Чаще выходили плясать только мужчины. Агнесса Смедли говорила, что после каждого такого урока у нее ощущение, как будто бы ноги ей оттоптала целая дивизия. Напомним, ей было тогда 44 года. Волосы ее начали седеть, но энергии было как у ребенка. Она умела создать на этих танцевальных вечерах такое же оживление, как на первоклассных вечеринках где-нибудь в Нью-Йорке.

Агнесса Смедли играла с огнем, с пороховым зарядом. Но она как будто бы и не понимала этого. Она была упряма и не желала считаться с сопротивлением. Вне всяких сомнений, ее феминистская позиция относительно брака и свободы в отношениях мужчин и женщин делала ее слепой. Танцевальные вечера накаляли атмосферу в яньаньских пещерах. Агнесса Смедли и ее очаровательная партнерша У Лили подвергались все более острой критике со стороны товарищей-женщин в Яньани. В июне 1937 г. ситуация достигла пика и прорвалась в крайне необычной форме. Агнесса Смедли рассказала о случившемся Эдгару Сноу, который описал это в записях, изданных уже после смерти Агнессы Смедли.

Яньаньские женщины начали примечать, что их мужчины ведут себя не столь послушно, как раньше. Они подозревали, что корень зла здесь Агнесса Смедли. С той поры они запрещали мужьям проводить время в беседах с американкой. Говорили, что жене Чжу Дэ, которая и сама была закаленным бойцом, не нравилось, что ее муж в одиночку навещал Агнессу Смедли и надолго засиживался в ее пещере. Кан Кэцин высказала свои мысли в разговоре с мужем. Чжу Дэ с улыбкой поведал об этом Агнессе Смедли. Та широко раскрыла от изумления свои серо-голубые глаза и спросила Чжу Дэ: «Да разве это не проявление буржуазной идеологии считать, что когда генерал и женщина находятся где-то вместе, то между ними может происходить только одна вещь?» Более всех невзлюбила Агнессу Смедли жена Мао Цзэдуна Хэ Цзычжэнь. Агнесса Смедли без обиняков заявляла, что Хэ Цзычжэнь живет как монашка в монастыре и совсем не готовится приобрести качества, необходимые супруге вождя революции. Она демонстрировала эту свою позицию, невзирая на недовольство Хэ Цзычжэнь. И хотя конкретных ссор между женщинами не возникало, накопилась немалая обида, переросшая в ненависть.