– Ах, какие благочестивые речи! Я весьма растрогана, отец Макинтайр. – Гортанные нотки исчезли из ее голоса, и она театрально промокнула воображаемую слезу на щеке. – А как же насчет всех остальных детей здесь? Ведь их счастье и безопасность тоже чего-то стоят. – Брови ее поползли вверх, на лице появилось издевательское выражение. – Или, возможно… вы питаете особые чувства к прекрасной маленькой Леоноре?

Губы отца Макинтайра побелели:

– Да как вы смеете…

– Я, разумеется, имела в виду исключительно ваши лучшие побуждения, – перебила его миссис Файерфилд и в подтверждение своих слов небрежно махнула рукой. Склонив голову набок, она спокойно изучала его. – Верите или не верите, отче, но мы с вами оба хотим для Леоноры одного и того же, даже если средства наши и отличаются. Я могу обеспечить ей жизнь, о которой большинство детей может только мечтать. Она будет богата. Получит самое лучшее образование. Она увидит мир и получит в наследство очень уважаемое имя. – Миссис Файерфилд сделала паузу. – Вы еще будете благодарить меня, отче. Ведь вам известна судьба, которая ожидает сирот, в особенности девочек вроде Леоноры. – На короткий миг на ее лице показался проблеск доброты, но его тут же сменило выражение нетерпения, в котором не было места сочувствию. – Давайте на секундочку допустим, что вы – по воле Господа или из слепого упрямства – откажете нам в праве удочерить Леонору. Вы сможете окружить ее своим неусыпным вниманием, однако в приюте есть ограничение по возрасту – шестнадцать лет. И что дальше? Вариантов у нее будет два: выйти замуж за какого-нибудь мерзавца без будущего или работать за стойкой в убогом питейном заведении.

– Вы забыли о супружеской паре, которая хочет ее удочерить, – напомнил он.

– А вы забыли о том, что люди, приезжающие сюда, бедны. Ее заставят работать. И это сулит ребенку тяжелую жизнь.

В кабинете повисла тишина. Жестокие слова относительно будущего Леоноры звенели у отца Макинтайра в голове. По виску его скатилась капля пота. Стрелки на циферблате судьбы девочки сдвинулись, и он сейчас мог завести весь механизм.

Элеонора Файерфилд кивнула, как будто уже получила ответ на повисший в воздухе вопрос, расслабилась и смягчила тон:

– Контракт относительно удочерения Леоноры – не проблема. Мистер Ньютон найдет в нем прорехи, и у вас не будет никаких юридических обязательств, даже если эта пара захочет что-то оспорить, – если у них, конечно, найдутся деньги, чтобы доказывать это в суде. На самом деле это не играет абсолютно никакой роли. Скажите им все, что посчитаете нужным. Это меня не касается. – Произнеся это, она небрежно отмахнулась, словно отгоняя дурной запах. – Мои юристы составят новый контракт, и вы – вместе с епископом! – подпишете его. В течение следующего месяца я буду жить к северу от Джералдтона. Вы сможете приехать туда, чтобы подписать бумаги. К тому времени все записи об этом ребенке должны быть уничтожены, чтобы не осталось никаких копий. Это ясно? – Ответа она ждать не стала. – Я пришлю гувернантку, которая будет заниматься с ней до нашего отъезда. У Леоноры будет два месяца на то, чтобы устранить свой акцент и в совершенстве освоить наш говор. Она будет изучать соответствующий этикет и историю нашей семьи. Времени у нас не так много.

– А что, если она не сможет удовлетворить вашим требованиям? – едко спросил он.

– Что вы, отче, – проворковала миссис Файерфилд. – Неужели в вас так мало веры?

Лео не было за завтраком, она не приходила уже целую неделю. Джеймс каждые несколько секунд поглядывал то на пустой стул, то на широкие входные двери, откуда она должна была появиться, но она все не шла, и ее отсутствие уныло зависло в образовавшейся в его душе пустоте, словно обрывки старой, присыпанной пылью паутины. Он хорошо знал, где она находится: застряла в маленькой комнатке со своей сладкоречивой гувернанткой. Комнатка эта была просто переделанной кладовкой, только теперь в ней стояли стол и два стула, а швабры и метлы были сдвинуты в сторону.

Сейчас Джеймс разговаривал так же редко, как Леонора. Говорить было не о чем, и не было человека, который бы его слушал. Он больше не говорил об Ирландии и старался не думать о ней. Прежние рассуждения об изумрудной траве, настриженной шерсти и меловых скалах, о стадах овец и тепле вечерних костров казались ему глупой детской болтовней о чудесах и сундуках с сокровищами, а он был уже не ребенок.

Это была его жизнь. Он чувствовал ее однообразие – его как будто загнали в темный ящик. В голове его было пусто, хотя совсем недавно она была полна самых разных фантазий. Настолько полна, что почти не оставалось места для чего-то еще. А теперь все ушло, и от этой пустоты во рту появился кислый вкус, а сердце стучало, как стальной барабан.

Джеймс в последний раз взглянул на пустой стул, после чего отнес свою посуду в кухню. В столовую проскользнула невзрачная гувернантка, взяла у поварихи тарелку и села. Мальчик никогда прежде не видел, чтобы она ела вне учебной комнатки, и сердце его учащенно забилось. Он вышел и помчался мимо двух классов в конец коридора.

Джеймс распахнул дверь без стука. Леонора вскочила со стула и прижалась спиной к метлам в углу.

– Прости, Лео. Я не хотел тебя напугать.

Он ждал, пока с лица ее исчезнет испуг, ждал улыбки, но она продолжала ошеломленно смотреть на него.

– Поторопись, Лео, пока эта леди завтракает. – Он открыл дверь шире. – Давай уйдем, пока она не вернулась.

Девочка стояла неподвижно с широко открытыми глазами. Джеймс подошел к ней:

– Не беспокойся, злиться она не будет. Мы быстро вернемся.

Леонора отступила и замотала головой.

– Да все будет хорошо. Обещаю.

Джеймс схватил девочку за руку. С губ ее сорвался слабый крик.

– Что случилось, Лео? – К его спине словно прикоснулись ледяные пальцы. – Что не так?

Она спрятала руки за спину. Он осторожно взял ее за правый локоть и потянул руку на себя. Леонора медленно разжала кулак.

Джеймсу потребовалась пара секунд, чтобы рассмотреть красные полосы на внутренней стороне ее ладони и пальцев. Сердце застучало тяжело и гулко, и он – еще осторожнее – потянулся за ее другой рукой. Здесь на костяшках пальцев был порез, а на ладони ссадины, как и на той руке.

Дикая злость, острая и холодная, заполнила его, когда он смотрел на эти израненные худенькие руки.

– Не нужно! – тихо попросила она.

Но он уже сорвался с места и, ослепленный яростью, помчался по коридору. Он искал не гувернантку, а направился туда, где в комнатке позади кабинета жил отец Макинтайр, и настойчиво постучал кулаком в деревянную дверь. Ответа не последовало. Джеймс постучал опять. Он услышал какой-то шорох за дверью, но ему снова не ответили. Тогда Джеймс надавил плечом, чтобы сорвать задвижку, но дверь легко подалась – она была не заперта.

Из спальни вышел отец Макинтайр; волосы его были примяты.