Бриджет, отнеся наверх чашку бульона, спустилась в кухню и послушно доложила:

— Миссис Тодд говорит: передай хозяйке — то бишь вам, миссис Гловер, — чтобы духу этой кошки больше в доме не было. А лучше всего ее усыпить.

— Усыпить? — Миссис Гловер пришла в ярость.

Кошка, успевшая занять свое насиженное место у плиты, подняла голову и мстительно посмотрела на Бриджет.

— Мое дело — передать.

— Только через мой труп, — отрезала миссис Гловер.

Миссис Хэддок с большим, как ей казалось, изяществом осушила стаканчик горячего рома. Третий по счету: она уже начала светиться изнутри. По дороге к роженице ее застигла метель; пришлось укрыться в пабе «Синий лев», не доезжая до Челфонт-Сент-Питера. В другое время она бы носу сюда не сунула, но в камине уютно шумел огонь, да и общество оказалось на удивление приятным. Вдоль стен поблескивала и позвякивала медная утварь и конская сбруя. За низкой загородкой находился общий зал, где спиртное лилось рекой. И вообще там было веселее. Люди пели хором, и миссис Хэддок невольно стала пристукивать в такт носком башмака.

— Эк метет, — сказал хозяин, облокачиваясь на широкую, отполированную до блеска стойку. — Куковать нам здесь не одни сутки.

— Не одни сутки?

— А вы возьмите еще стаканчик рому. Спешить-то некуда.

Сентябрь 1923 года.

— Значит, ты больше не ездишь к доктору Келлету? — спросила Иззи, щелкнув украшенным финифтью портсигаром и обнажив аккуратный ряд черных сигарет «Собрание». — Затянешься? — предложила она.

Иззи ко всем обращалась как к своим ровесникам, с обольстительной ленцой.

— Мне тринадцать лет, — напомнила Урсула, ответив, как ей казалось, на оба вопроса.

— Тринадцать лет — это в наши дни вполне зрелый возраст, — заметила Иззи и добавила, вынимая из сумочки длинный мундштук черного дерева, инкрустированный слоновой костью. — Жизнь, знаешь ли, так коротка. — Она небрежно обвела глазами ресторанный зал, ожидая, чтобы официант поднес ей зажигалку. — Жаль, что ты больше не приезжаешь в Лондон, я скучаю. Помню, как водила тебя на Харли-стрит,{35} а потом в «Савой» на чашку чаю. Хорошее было времечко.

— К доктору Келлету я не езжу больше года, — сказала Урсула. — Считается, что я излечилась.

— Вот и славно. Что же до меня, то я в нашей lа famille считаюсь неизлечимой. Ты у нас, конечно, девочка благовоспитанная и не понимаешь, что значит стать козлицей отпущения за чужие грехи.

— Ну почему же. Общее представление, наверное, имею.

Была суббота; они обедали у «Симпсона».

— Дамы наслаждаются жизнью, — произнесла Иззи, когда у них на глазах шеф-повар отрезал от кости сочившиеся кровью ломтики говядины.

Мать Милли, миссис Шоукросс, была вегетарианкой; Урсула представила, как ее перекосило бы от этого зрелища. Хью называл миссис Шоукросс (Роберту) богемной, а миссис Гловер называла ее придурочной.

Иззи подалась вперед к молодому официанту, подоспевшему к ней с зажигалкой.

— Спасибо, голубчик, — промурлыкала она, демонстративно глядя ему в глаза, отчего юноша сделался густо-розовым, как мясо у нее на тарелке. — Le rozbif, — сказала она Урсуле, отпустив официанта равнодушным взмахом руки. У нее была привычка вставлять в речь французские слова («В юности я некоторое время жила в Париже. А потом, конечно, война…»). — Ты болтаешь по-французски?

— В школе учу, — ответила Урсула. — Но разговаривать пока не могу.

— Шутишь?

Глубоко затянувшись, Иззи сложила кружком свои (поразительно) красные, изящно очерченные губы, как будто готовилась сыграть на трубе, а потом выпустила струйку дыма. Мужчины, сидевшие за соседними столиками, не сводили с нее глаз. Она подмигнула Урсуле:

— Держу пари, первым выражением, которое ты усвоила из французского, было déjà vu. Бедненькая. Тебя, как видно, в детстве на головку уронили. Меня, наверное, тоже. Ладно, давай приступим, я умираю от голода, а ты? Вообще говоря, я на диете, однако если нельзя, но очень хочется, то можно.

Иззи с аппетитом взялась за мясо. Определенно ей стало лучше: встречая Урсулу на вокзале Мэрилебон, она была совершенно зеленой и призналась, что ее «слегка подташнивает» от устриц с ромом («адское сочетание») после «сомнительной» вечеринки в ночном клубе на Джермин-стрит. Видимо, устрицы больше о себе не напоминали — Иззи налегала на ростбиф, как после голодовки, хотя и приговаривала, что «бережет фигуру». А еще она повторяла, что «сидит на мели», хотя напропалую сорила деньгами.

— Что это за жизнь, если нельзя чуточку развлечься? — говорила она. («Всю жизнь только и делает, что развлекается», — досадовал Хью.)

Развлечения — и связанные с ними поблажки — требовались, по мнению Иззи, для того, чтобы скрасить себе нынешнее существование: ведь она «влилась в ряды трудящихся» и вынуждена была «стучать на машинке», чтобы заработать на жизнь.

— Можно подумать, она уголь пошла грузить, — раздраженно бросила Сильви после одного из редких и нервозных семейных обедов в Лисьей Поляне.

Когда Иззи уехала, Сильви, помогавшая Бриджет убирать со стола, с грохотом бросила в раковину стопку вустерских фруктовых тарелок и сказала:

— Только и делает, что сотрясает воздух, — с младых ногтей ничего другого не умела.

— Фамильный сервиз, — прошептал Хью, спасая вустер.

Иззи ухитрилась получить место в газете («Одному Богу известно, как ее туда взяли», — недоумевал Хью): теперь она вела еженедельную колонку под рубрикой «Приключения современной одиночки» — на темы жизни «старой девы».

— Ни для кого не секрет, что в наше время ощущается острый дефицит мужчин, — разглагольствовала она в Лисьей Поляне, сидя за георгианским столом и уплетая рогалик. («Но у тебя-то их пруд пруди», — пробормотал Хью.) — Бедные юноши сложили головы, — как ни в чем не бывало продолжала Иззи; на рогалик толстым слоем намазывалось масло, без всякого почтения к трудам коровы. — И ничего с этим не поделаешь, надо идти дальше, без них. Современная женщина должна жить самостоятельно, не уповая на семейный очаг. Она должна быть независимой: эмоционально, финансово и, главное, духовно. — («Чушь». Это опять Хью.) — Не только мужчины жертвовали собой в Великой войне.{36} — («Но они погибали, а ты осталась жива, в этом вся разница». Это Сильви. Ледяным тоном.) — Разумеется, — вещала Иззи, не упуская из виду, что у ее локтя стоит миссис Гловер с супницей, — женщины из низов никогда не чурались работы. — (Миссис Гловер, укоризненно взглянув на нее, покрепче сжала поварешку.) — «Коричневый виндзорский суп, как оригинально, миссис Гловер. Что вы туда добавляете? В самом деле? Как интересно». Мы, естественно, движемся к бесклассовому обществу, — реплика, адресованная Хью, но встреченная презрительным фырканьем возмущенной миссис Гловер.