— Но вам же известно, милорд, что у дофина нет ни оружия, ни союзников, так что ничего подобного прямо сейчас случиться не может, — возразил герцогу Вудвилл. — Даже если это и было предостережением, то оно вряд ли касается настоящего момента — скорее это был просто ужасный вещий сон, имеющий отношение к неопределенному будущему. Мысли герцогини полны страхов, она боится войны, и, кстати, это мы так сильно ее напугали. Сами вложили ей в голову подобные идеи. И теперь нам нужно очистить ее ум, дать ей время, чтобы она немного успокоилась и вновь представляла для нас как бы девственно-чистый источник. Вы купили ее… — Он споткнулся и тут же поправился: — Вам она досталась совершенно неиспорченной. И нам следует вести себя очень осторожно, дабы не замутить чистую воду этого источника.

— Раз в месяц, — внезапно ожил алхимик. — Как я и советовал в самом начале, милорд. Она лучше всего сможет описать свои видения и ответить на наши вопросы, когда ее природная сила окажется на подъеме. То есть накануне новолуния. Она — существо, неразрывно связанное с луной и водой, так что ее способности наиболее раскроются, а мысли станут наиболее четкими, когда луна будет на подъеме. Ей следует работать именно в эти дни, в дни прибывающей луны.

— Она могла бы приходить в библиотеку по вечерам, когда светит луна, — произнес мой муж, словно размышляя вслух. — Возможно, так ей было бы легче.

И он окинул меня критическим взглядом. Я сидела, бессильно откинувшись на спинку кресла и прижимая руку ко лбу — в висках у меня пульсировала боль.

— Ты прав, — кивнул герцог Вудвиллу, — мы слишком много от нее требовали и слишком рано стали задавать ей вопросы. Покатайся с ней верхом, своди ее к реке. А на следующей неделе мы отправимся в Англию. Спешить не станем, будем делать частые остановки и проезжать за день совсем немного. Она бледна, ей необходим отдых. Сегодня же утром возьми ее на прогулку. — Он улыбнулся мне. — Я не такой жестокий учитель, Жакетта, как тебе могло показаться. Просто мне нужно очень многое успеть, и я тороплюсь. Но ты, разумеется, должна немного отдохнуть. А сейчас ступай на конюшню — увидишь, какой сюрприз я тебе приготовил.

Меня так обрадовала возможность выйти из этой комнаты, что я не помню даже, поблагодарила ли мужа. Лишь после того, как за мной и Вудвиллом закрылась дверь, я начала проявлять некоторое любопытство и спросила:

— А что за сюрприз милорд приготовил для меня на конюшне?

Мы спускались по узкой винтовой лестнице, ведущей с галереи вниз; Вудвилл следовал за мной, стараясь держаться на полшага позади. Затем мы пересекли вымощенный булыжником двор, прошли мимо оружейной и оказались на конюшенном дворе. Слуги так и сновали, таща на кухню корзины с овощами; мясники, держа на плечах огромные куски говядины, расступались передо мною и низко кланялись; женщины, вернувшись после дойки с полными ведрами молока на коромыслах, приседали так низко, что ведра скребли по булыжнику. В лицо я никого из них толком не знала, а в тот момент и вовсе едва замечала. Пробыв герцогиней всего несколько недель, я уже успела привыкнуть и к преувеличенно низким поклонам, которыми встречали меня повсюду, где бы я ни появилась, и к тому, что мое имя все произносят почтительным шепотом.

— А каково было ваше самое большое желание? — поинтересовался Вудвилл.

Уж в его-то поведении я никогда не чувствовала ни страха, ни подобострастия, и он никогда не лебезил передо мной. Он, безусловно, обладал должной уверенностью в себе; наверное, по причине того, что он с юных лет был правой рукой моего мужа. Его отец служил королю Генриху V, а затем — герцогу Бедфорду, и теперь Вудвилл, выросший и получивший воспитание на службе у герцога, стал самым доверенным и самым любимым из его оруженосцев; назначив его командиром крепости Кале, Бедфорд как бы доверил ему ключи от «ворот Франции».

— Не знаю, может, новый портшез? — пожала я плечами. — С золочеными занавесками и меховыми одеялами.

— Возможно. А вам действительно больше всего на свете хочется именно такой портшез?

Я помолчала. Но все же не выдержала:

— Неужели он купил для меня лошадь? Новую лошадь, которая будет принадлежать только мне одной?

Казалось, Вудвилл колебался: признаться или нет? Потом уточнил:

— А какой масти лошадку вам бы хотелось?

— Серую! — страстно воскликнула я. — Красивую серую в яблоках лошадку с гривой, как белый шелк, и с темными внимательными глазами.

— Внимательными? — Он расхохотался. — У вашей лошади должны быть внимательные глаза?

— Вам же ясно, что я имею в виду: у нее должны быть такие глаза, словно она понимает тебя, словно способна думать, как и люди.

— Да, конечно, вы правы, — отозвался Ричард. — И мне действительно ясно.

Он подал мне руку, помогая обойти стоявший возле оружейной возок, нагруженный пиками; старший оружейник герцога подсчитывал, сколько нужно уплатить за новые поставки, и делал зарубки на особой дощечке. Сотни, тысячи пик были уже разгружены: начиналась очередная военная кампания. Ничего удивительного, что мой муж каждый день заставлял меня сидеть перед зеркалом и пытал вопросами о войне и о том, где нам лучше начать атаку. Мы постоянно пребывали в состоянии войны, казалось, никому из нас еще не довелось хоть сколько-нибудь пожить в мирной стране.

Нырнув под арку, мы оказались на конюшне, и Вудвилл чуть отступил назад, явно желая взглянуть на мое выражение лица, когда я немного осмотрюсь. У каждой из лошадей было свое стойло, и окна во всех стойлах выходили на юг, так что рыхлый камень успевал за день нагреться. Сперва я увидела четырех могучих боевых коней моего мужа, качающих головами над дверцами денников. Дальше топтался сильный и красивый жеребец Вудвилла, на котором тот участвовал в турнирах, и несколько других его лошадей — для охоты и для передачи посланий. А в следующем стойле я обнаружила лошадку, которая была гораздо меньше всех этих боевых коней; у нее была идеальной формы головка со светлыми ушками, которыми она то и дело подергивала, а ее серая шерсть была такого светлого оттенка, что в солнечных лучах, пронизывавших конюшню, казалась почти серебряной.

— Это моя? — шепотом спросила я у Вудвилла. — Это для меня?

— Ваша, миледи, — подтвердил он с каким-то странным почтением. — И она столь же прекрасна и столь же благородна, как и ее хозяйка.

— Это кобыла?

— Разумеется.

Я подошла к лошадке, и ее серые ушки тут же насторожились, прислушиваясь к моим шагам и моему ласковому голосу. Вудвилл сунул мне в руку корочку хлеба; я встала от нее совсем близко и заглянула в темные глаза, в которых будто переливалась влага. Я рассмотрела ее изящную голову и восхитительную серебристую гриву; мне казалось, что передо мной чудо, порожденное моим неистовым желанием, воплощенная мечта. Я протянула ей руку с угощением, и она сперва обнюхала хлеб и мою ладонь, раздувая ноздри, а потом губами осторожно взяла хлеб, и я сразу почувствовала запах ее теплой шкуры, ее пахнувшее овсом дыхание и мирный запах амбара вокруг нас.