– Хотите, чтобы я еще что-нибудь передал? – спросил я.

– Передайте папочке, чтобы не волновался, я всегда приземляюсь на ноги, – сказала Имогена. – Скажите ему, что мне просто нужно было что-то сделать и что Билли очень хороший, по-настоящему хороший.

– Ладно, – ответил я, – вставая с кровати. – Скажу ему, когда буду отдавать три сотни фунтов.

У Уинтерботтома был такой остолбенелый вид, как будто он в жизни не видывал такой суммы. Он не был настолько хорошо воспитан, чтобы скрыть любопытство.

– О, – пояснила Имогена, – это на папину книгу стихов. Мистер Как-Его-Там собирается поддержать ее.

– Инвестиции, да? – спросил Уинтерботтом.

Имогена рассмеялась.

– Нет, это один из способов швырять деньги на ветер. Во славу ли-те-ра-ту-ры. В таком случае мы тоже можем быть с вами совершенно откровенны, – сказала она мне, – и сказать, что уж мы-то могли бы сделать на эти деньги гораздо больше, чем папочка. Стишки его чересчур залежались. А мы, если не считать пяти фунтов, что мне дали в конторе, и того, что Билли удалось выручить, загнав телевизор, пока ее не было дома, практически без средств на пропитание. – С последней репликой на сцену вышла ведущая актриса – ироничная, с раскатистым «р».

– Телевизор был не только Элис, – сказал Уинтерботтом, – полтелевизора принадлежали мне.

– Дело не в этом, – сказала Имогена, – расскажи мистеру Как-Его-Там, что ты задумал.

– Так вот, – сказал Уинтерботтом. – Есть тут одна старая печатная машина с ручным прессом. У одного чувака на чердаке. Она только для маленьких тиражей, но это все, что я умею делать. Я встретил этого чувака в пабе, где этот паб, Имогена?

– Где-то неподалеку, – ответила Имогена, оба они весьма смутно представляли себе Лондон. – Ну это несущественно.

– Есть возможность устроить маленькую мастерскую, – сказал Уинтерботтом, – сняв пару комнат внизу. Они называют это «полуподвальное помещение». И я вот тут подумал, если бы мне найти, кто бы мне помог для начала… – Он сконфузился и стал дергать щетину на подбородке так яростно, словно это были волоски, торчащие из носа.

Слушая его, я снова присел на кровать.

– Вы хотите что-то печатать, – сказал я. – Что именно?

– О, да все, что смогу. Наша фирма была не шибко похожа на фирму. На самом-то деле это была скорее мастерская. Программки печатали, приходские журналы, членские билеты всякие. Я даже не сообщил им, что ухожу, – произнес он мрачно, – не подал вида и слова никому не сказал. Наверное, мне следует им написать.

– Ага, вы обзаведетесь чем-то вроде «Типографского набора Джона Буля»[34], – сказал я не без издевки. Ишь, еще и бороду отрастил, словно вознамерился стать Уильямом Моррисом[35], – и хотели бы, чтобы я одолжил вам денег для начала, так?

– Вы бы скоро получили их обратно, – не очень-то обнадеживающе произнес Уинтерботтом.

– А почему «одолжил»? – спросила отважная Имогена. – Моему отцу вы собирались дать их просто так.

– И до сих пор собираюсь, – сказал я. – Я полагаю, вы просите меня оплатить вашу связь. У вашего отца цели честные и даже благородные. А вы оба сбежали в Лондон, разрушив две семьи. Теперь вы притворяетесь, что начинаете нечто, обещающее постоянство чуть ли не навсегда. И прекрасно знаете, что этого не будет. Но хотите, чтобы я вас финансировал.

– Это навсегда! – страстно воскликнул Уинтер.

– Мы этого не знаем, – возразила Имогена. – И никто не знает. Но что касается финансирования, то ответ – «да». У папочки есть работа, а у Билли здесь ее нет. И если вы собираетесь просто выбросить деньги на ветер, то, бога ради, отдайте их тем, кто больше всего в них нуждается.

Во мне проснулся моралист и молвил:

– Вы хотите, чтобы я финансировал нечто аморальное.

– О, и вы с вашей сраной аморальностью, – сказала Имогена. – Вы говорите точь-в-точь как Эрик.

По той порции яда, с какой она произнесла это имя, я догадался, что речь идет о ее муже.

Я был непоколебим, хотя один бог знает, имел ли я на это какое-то право.

– Вы разрушаете два брака. Вернитесь по домам, ради всего святого. Дайте им обоим еще один шанс. Я имею в виду, что все совершают ошибки. Но вы не можете вот так взять и развалить семью. Дайте этому случиться однажды, и это повторится снова. Возвращайтесь. Попробуйте еще раз.

– Я ничего не разрушал, – сказал Уинтерботтом, по-новому, по-лондонски яростно. – Это она все разрушила. Вы сами назвали ее прелюбодейкой. До этого мне никогда не приходило в голову назвать ее таким словом. Она все разбила на куски. Все. И она еще рассчитывает, что я поверю ее россказням о любви.

Я видел, что ему хотелось снова поглумиться над этим словом, осмеять его горьким смехом, но я видел и то, что он боится замарать это слово и то новое значение, которое оно обрело для него теперь. Как я и ожидал, он схватил и крепко сжал запястье Имогены.

– Вы могли бы отшлепать ее по жопе, – сказал я, – говоря попросту. Могли закрыть ее на замок в комнате, или в туалете, или еще где-нибудь. Вы могли положить конец ее маленьким игрищам.

– Там нет замков, – буркнул Уинтерботтом, этот буквалист до мозга костей. Имогена засмеялась. – И буду благодарен, если вы не станете употреблять подобные слова в присутствии моей… – он замешкался, подыскивая какое-нибудь цензурное слово для обозначения статуса Имогены, – моей…

– Вашей любовницы, вы хотели сказать, – помог ему я. – По жопе, – повторил я громко.

Имогена восприняла это как отличную шутку.

– О, – воскликнул Уинтерботтом, – можете смеяться надо мной сколько угодно!

– Я не смеюсь, – сказал я, – я серьезен. Но я не собираюсь вам помогать.

Имогена приняла это на удивление спокойно.

– Значит, вы считаете, – сказала она, – что лучше пусть люди живут в аду только потому, что когда-то давным-давно они думали, что он станет раем. Я имею в виду, что вы предполагаете, что, протрезвев, человек должен выполнять обещания, которые он дал вдрызг пьяным. Вы считаете, что брак важнее счастья!

– А не надо человеку напиваться вдрызг, – заметил я.

И тут она сорвалась и набросилась на меня:

– Да какого хрена вы присвоили себе право говорить о браке, о счастье и обо всем остальном? Вы, самодовольный неженатый дрочила! Греетесь на солнышке в обнимку со своими сраными деньгами. – Брызги слюны орошали воздух. Я утерся. – Кормите меня своими сучьими ханжескими байками о святости брака, постоянстве и о прочих мерзопакостях, а сами перепихиваетесь там у себя с китаянками, японками и прочими узкоглазыми. Вот женитесь сначала, откушайте все прелести брака, а потом корчите из себя херова эксперта по семейным ценностям. Поживите с этим вымеском Эриком несколько лет, испытайте то, что мне пришлось испытать. – Она заметила мою слабую усмешку и сказала: – О да, вы знаете, о чем я, – и прибавила, свирепея: – Да, из вас получится сладкая парочка, будете сидеть у камина вдвоем и трепаться о святости того да нерушимости сего, обсасывать брачные обеты и прочую херню от чертовой высокой Церкви.