Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он пришел, и я вышла в гостиную и принялась говорить совершенно просто, как остальные. Он сказал, что пробыл четыре дня в монастыре, остальные – в деревне. Теперь он в мире со своими родителями, он будет выезжать в свет, будет благоразумно вести себя и думать о будущем. Наконец он сказал мне, что я преспокойно веселилась в Неаполе, была по своему обыкновению кокетлива и что все это доказывает, что я не люблю его. Он также сказал мне, что видел меня в то воскресенье подле монастыря Giovanni et Paolo. И чтобы доказать, что говорит правду, он описал мне, как я была одета и что делала, я должна сказать – совершенно точно.
25 апреля
Мне кажется, что он меня больше не любит. Что ж, в добрый час. И от этой мысли мне становится жарко, у меня кипит кровь, и холод пробегает по спине!
Я гораздо больше люблю это, о да, по крайней мере, я в бешенстве, в бешенстве, в бешенстве.
Сегодня вечером, против всякого ожидания, у нас довольно многочисленное собрание, между другими – А.
Все общество вокруг стола, я с Пьетро – у другого. Мы рассуждали о любви вообще и о любви Пьетро в частности. У него на этот счет отчаянные принципы, или, вернее, он теперь так безумствует, что вовсе не имеет их. Он говорил в таком легком тоне о своей любви ко мне, что я не знаю, что и думать. Впрочем, он так похож на меня характером, что это просто удивительно.
Не помню, что тут было сказано, но уже через пять минут мы были в мире, объяснились и заговорили о браке. Он – по крайней мере, я большую часть времени молчала.
– Вы уезжаете в четверг?
– Да, и вы меня забудете.
– О, да нет же! Я приеду в Ниццу.
– Когда?
– Как только будет можно. Теперь я не могу.
– Почему? Скажите, скажите, сейчас же!
– Мой отец не позволил бы мне.
– Но вам остается только сказать ему правду.
– Конечно, я ему скажу, что еду туда для вас, что я люблю вас, что я хочу жениться, но только не теперь. Вы не знаете моего отца, он только что простил меня, но я еще не смею ни о чем просить его.
– Переговорите с ним завтра.
– Я не смею. Я еще не заслужил его доверия. Подумайте, целых три года он не говорил со мной… Через месяц я буду в Ницце.
– Через месяц меня уже там не будет.
– Куда же вы поедете?
– В Россию. И вот, я уеду, и вы меня забудете.
– Ну, через пятнадцать дней я буду в Ницце, и тогда… И тогда мы поедем вместе. Я вас люблю, я вас люблю! – повторял он, падая на колени.
– Вы счастливы? – спросила я, сжимая его голову своими руками.
– О, да! Потому что я верю в вас, верю вашему слову.
– Приезжайте в Ниццу теперь же, – сказала я.
– О! Если бы я мог!
– Люди могут все, чего хотят.
27 апреля
Господи! Ты был так добр ко мне до сих пор, помоги мне теперь, сжалься надо мной!
И Бог помог мне.
На вокзале я расхаживала вдоль и поперек – с Пьетро.
– Я вас люблю! – воскликнул он. – И я вечно буду любить вас, может быть, на горе себе.
– И вы видите, что я уезжаю, и вам это все равно.
– О, не говорите этого! Вы не можете говорить этого, вы не знаете что́ я выстрадал! И я ведь знал все время, где вы и что вы делаете… С той минуты, как я вас увидел, я совершенно изменился, посмотрите хорошенько. Но вы вечно третируете меня, как я не знаю кого! Ну, если я и делал глупости в своей жизни – кто же их не делал? – этого еще недостаточно, чтобы считать меня каким-то негодяем, каким-то взбалмошным повесой. Для вас я все сделал; для вас я примирился с семьей.
– Ну, это не для меня! Я совершенно не понимаю, при чем я в этом примирении.
– Ах! Да потому, что я серьезно думал о вас.
– Как?
– Вы вечно хотите, чтобы вам выкладывали все в подробностях, математически, а есть известные вещи, которые должны подразумеваться и от этого нисколько не менее очевидны! И вы просто смеетесь надо мной.
– Это неправда.
– Вы меня не любите?
– Да, и послушайте, вот что. Я не имею привычки повторять два раза. Я хочу, чтобы мне верили сейчас же. Я еще никогда никому не говорила того, что сказала вам. Я очень оскорблена, потому что мои слова, вместо того, чтобы быть принятыми как милость, приняты чрезвычайно легкомысленно и подвергаются каким-то толкованиям. И вы смеете сомневаться в том, что я говорю! Право, вы Бог знает до чего доведете меня.
Он сконфузился и извинился; мы больше почти не говорили.
– Вы мне напишете? – спросил он.
– Нет, этого я не могу, но я позволяю вам написать мне.
– А-а! Прекрасная любовь, нечего сказать! – воскликнул он.
– Послушайте, – сказала я серьезно, – не просите слишком многого. Это ведь еще очень большое снисхождение, если молодая девушка позволяет написать себе. Если вы этого не знали, то примите к сведению. Но сейчас мы должны садиться в вагон, не будем тратить время на пустые споры. Вы мне напишете?
– Да. И что бы вы ни говорили, я чувствую, что люблю вас, как никогда никого больше не буду любить. Вы любите меня?
Я сделала утвердительный знак головой.
– Вы всегда будете любить меня?
Тот же знак.
– Ну, до свиданья же, – сказала я.
– До каких пор?
– До будущего года.
– Нет!
– Ну, прощайте же!
И не подавая ему руки, я вскочила в вагон, где уже были все наши.
– Вы не пожали мне руку, – сказал А., подходя. Я протянула ему руку.
– Я вас люблю, – сказал он, очень бледный.
– До свидания, – говорю я тихонько.
– Думайте иногда обо мне, – сказал он, бледнея еще больше, – а я только о вас и буду думать!
– Да… До свиданья!
Поезд тронулся, и в течение нескольких мгновений я еще могла его видеть; он глядел на меня с таким умиленным видом, что мог показаться спокойным; потом он сделал несколько шагов к двери, но так как я была еще видна, он снова остановился как вкопанный, потом надвинул шляпу на самые глаза, сделал еще шаг вперед; потом мы были уже слишком далеко, чтобы видеть.
Я была бы в отчаянии, покидая Рим, к которому я так привыкла, если бы около четырех часов, при виде новолуния, мне не блеснула одна идея.
– Видишь ты этот месяц? – спросила я у Дины.
– Да, – ответила она.
– Ну, так этот серп будет прекраснейшей луной через одиннадцать-двенадцать дней.
– Конечно.