— Неужели скучать будешь?

— Ты же не девка. Договор у нас есть, забыл?

— Не бойся… Если получится — я твой должник до гроба. Любому шнифты погашу — только укажи кому! — сверкнул глазами Барон.

— Это я и сам сумею. Ты обещал посодействовать в поисках убийцы!

— Я еще из «Крестов» не смылся. Может, менты проклятые жучков тут всяких понаставили и только посмеиваются над нашей затеей…

— Вряд ли… — Я знаю точно, но рассказываю это Барону, опираясь на логику; показывать свою излишнюю осведомленность совершенно ни к чему. — У тех, кто здесь сидит, глаз на это дело наметан. Мигом бы вычислили. Замахались бы менты микрофоны покупать!

— И то правда. Урки — народ ушлый… — согласно покивал Мисютин и вдруг спросил, цепко взглянув в глаза: — Как же так случилось, что ты бабу свою проморгал, а сам из воды сухим вышел?

Здорово мозги у мужика действуют. Вроде все легенды у меня отработаны и особых вольностей в поведении не проскальзывает, однако находит он несоответствия…

— А в том, что смерть меня стороною обошла, нет ни моей вины, ни заслуги. Киллер такой попался, в себе слишком уверенный «профи». Не учел, гад, мою особую живучесть. Экономно стрелял: всего три пули выпустил и все в цель. Дочь на месте скончалась. Жена тоже. От стресса, шока… У нее сердце больное было, а огнестрельная рана — так, пустяк, царапина… Мне пуля пробила грудь и пошла навылет. Нескольких миллиметров до сердца не хватило… Шрам видишь? (Я приподнял рубашку…)

— Это серьезно… (Барон уважительно рассмотрел зарубцевавшуюся рану.)

— А «контрольный выстрел» сделать не успел, помешали. Он смылся, а меня — на операционный стол. Ян Павлович из больницы по улице Чапыгина — настоящий чародей. Он меня за две недели на ноги поставил… Да и организм на редкость крепким оказался, зажило все, как на собаке, даже не верится, что всего четыре месяца с того дня минуло…

— Ты подозреваешь кого-нибудь?

— Нет! В том-то и дело, что ни черта не понимаю! Сведущие люди подсказали, что это по указке какого-то Кузнеца, вроде вожак новой крутой кодлы, делалось, но зачем я ему? А девчонки — так тем более!

— Постой, вот выйду — и со всеми поквитаемся. У меня с Кузнецом — старые счеты. Не сомневаюсь, что Степаныча и Кума грохнули менты, но и без него там не обошлось, это точно! У меня есть пара ценных осведомителей. Они мне про каждый шаг Кузнеца докладывают, так что, если он имеет хоть какое-то отношение к убийству твоей семьи — я буду знать об этом!

Как хочется в твои возможности поверить…

— Ну ладно, грохнули бы меня, если я в чем-то виноват… А то — жену, ребенка. Девчоночке пятнадцать лет было. Знаешь, я на кладбище с тех пор всего два, нет — три раза был. Не могу смотреть на их могилу, хоть убей — не могу. И ведь ни одной слезинки не выпустил, все в себе задушил. Пуля — дура, почему она меня пожалела?!

— Значит, так надо было, брат, — философски изрек Мисютин. — Я фаталист. В судьбу верю. От нее не уйдешь, не скроешься.

— Наверное, ты прав… Я попервах, что только не выкидывал — и водкой пытался вусмерть залиться, и башку в петлю вставлял, и яда чуть было не нажрался; но не могу решиться уйти, пока эта мразь по земле ходит. Вот кончу его — и успокоюсь…

— Жена-то где работала? — Вижу, что Барона эмоции не слишком интересуют, ему важнее проанализировать факты.

— Музыку преподавала. Скрипку.

— Она не могла никому наступить на хвост?

— Издеваешься? Домашняя женщина. Школа — семья, семья — школа. Она без меня никуда не выходила… Впрочем, я догадываюсь, куда ты клонишь. Зарекаться нельзя, но, мне кажется, это практически исключено. В командировки она не ездила, по курортам не шлялась, по ночам не пропадала…

— А ты, часом, с ментами не связанный?

Четко работает у Барона логика. Ему бы в следаки, а не в банду…

— Был бы связан, не торчал бы здесь!

— И то правда! — с заметным облегчением принимает мой довод Мисютин. А я, чтобы еще дальше увести его от подозрения, говорю:

— Хотя консультировал бойцов из «Грома», «Витязя»…

— Может быть, в этом и заключается разгадка?

— Вряд ли. Ведь я с таким же успехом занимался и с братвой.

— Ну да?!

— Правда. Ко мне в спортшколу приезжали крутые ребята — даже не знаю их имен, — просили натаскать молодняк…

— Ну и?..

— Я никогда не отказывал! Бабки платят, дисциплину соблюдают, стараются — а кто они, откуда и почему, — не мое дело.

Мисютин недоверчиво посмотрел в мои «честные» очи.

Конечно же, я врал. На всех этих парней мною были собраны досье, зашифрованы надежным компьютерным кодом и отправлены по адресу на обычную московскую квартиру, куда раньше я посылал контрольные работы, вернее, свои разработки спецопераций ГРУ.

Вместо казенных харчей на обед нам снова подали деликатесы от братвы. Среди разнообразной снеди Мисютин обнаружил какой-то закупоренный флакон, встряхнул его, понюхал притертую пробку и пробурчал:

— Это еще что такое?

— Наверное, краски, — предположил я.

— А ведь точно, — как ребенок, обрадовался Барон. — Вот и кисточка рядом!

— Лучше попросил бы сразу пулемет. Скосили бы охрану — и разбежались…

Сокамерник до сих пор не может разобраться, когда я шучу, а когда — говорю серьезно, поэтому с любопытством сверлит меня взглядом.

Я спокойно выдерживаю его.

— Ты и так выйдешь. Лишний срок тебе ни к чему, — бормочет добродушно, видимо, убедившись в том, что я просто в очередной раз собрался пошалить.

Татуировку, «Длань Божью» с трехкупольным собором, быстро «замуровали». Ничего получилось. Конечно, цвет запястья несколько отличался от остальной мисютинской руки, тон грим-краски предполагал более смуглую кожу, но при слабой освещенности наших казематов все должно было пройти на «ура!»

А если провалимся, то, скорее всего, не из-за некачественного грима.

Краска быстро затвердела. Барон попытался соскоблить ее, но у него ничего не получилось.

— Ты смотри какая гадость — не отдерешь, — возмущался при этом мой сокамерник. — Слишком рано я загримировался. Теперь хоть на прогулки не ходи — вдруг заметит какой-то бздительный «вертухай», что татуировка исчезла.

— Не заметит. Мы же в фуфайках гулять выходим! Да и «подогреты» они братвой так основательно, что в любом случае рыпнуться не посмеют!

— Наблюдательный, да? Знаешь, сколько бабок на этот грев из общака уходит?

— Догадываюсь!

— Миллионы. Гринов, естественно.

— Стоп. Грин — это зеленый. А зеленый — значит, доллар. Что, шутишь? Миллион долларов?