Время от времени Шуман незаметно поглядывал на часы. Вдруг вскочил с места:

— Друзья, простите меня, но я должен вас ненадолго покинуть.

— Куда ты? — удивленно спросил Вилли Кайзер. — А как же я?

— Не беспокойся, я вернусь за тобой, — обещал Шуман, надевая пиджак, — мне нужно уехать примерно на час. Потом я доставлю тебя назад.

Ульрих Шуман вышел из квартиры, но никуда не уехал. На лестничной площадке его ждали два человека, которых он давно знал.

— Ну как? — спросили они.

Шуман пожал плечами:

— Честно говоря, не знаю. Он уже сильно пьян. Если переберет, то просто отключится.

Шумана провели в соседнюю квартиру, где ему предстояло ждать, пока не закончится разговор с Вилли Кайзером. Эта была совершенно пустая, почти без мебели квартира. Шумана посадили в дряхлое кресло и предложили вчерашний номер газеты «Нойес Дойчланд». Доктор с сожалением подумал об оставленном в соседней квартире столе и уткнулся в передовицу, посвященную приближающемуся партийному съезду.

А руководитель Федерального ведомства по охране конституции чувствовал себя, как дома, и причиной тому был не только армянский коньяк двадцатилетней выдержки. Давно уже Вилли Кайзер не слышал столько комплиментов в свой адрес.

Когда Шуман ушел, к Штайнбаху заявились двое сравнительно молодых людей, которые тоже оказались замечательными собеседниками. Но в отличие от Клауса они, конечно же, не были немцами, хотя свободно говорили по-немецки.

Кайзер сразу понял, что перед ним русские, причем его коллеги, то есть сотрудники представительства КГБ в Восточной Германии. А Клаус Штайнбах — если это его настоящее имя, вероятно, служит в восточногерманском Министерстве государственной безопасности.

Ни русские, ни восточные немцы не решились бы беседовать с ним, не поставив в известность партнеров. Кайзеру было известно, что советский КГБ и восточногерманское Министерство госбезопасности ревниво относились к успехам друг друга.

Эти люди профессионалы, они были прекрасно осведомлены о Кайзере и высоко ценили его способности, издевались над неумехой министром, которому Кайзер по воле дурака канцлера вынужден был подчиняться.

— Вам бы и быть министром, Вилли, — говорил один из них, который сразу же снял пиджак и галстук и стал посмеиваться над собственным начальством.

Русские и Клаус Штайнбах поразили Кайзера тем, что свободно ругали свое начальство и дурацкие порядки в стране. Кайзер и не подозревал, что в ГДР и в России это возможно. Он полагал, что инакомыслие в советском блоке исключено.

— Нет, нет, — сказал Клаус Штайнбах, — у меня есть идея получше. Вилли надо у нас быть министром, а ещё лучше — министром единой демократической Германии.

— Я готов работать у такого министра, — немедленно отреагировал третий, который пил с Кайзером наравне и из бледного горожанина быстро превратился в краснокожего обитателя прерий.

— Хорошая мысль, — согласился Кайзер.

Приятно, черт побери, быть среди людей, способных оценить тебя по достоинству.

— Политики приходят и уходят, — говорил Клаус Штайнбах, который совершенно не пьянел. — Сейчас у вас одна система, у нас другая. Не это главное. Главное — это то, что мы с вами немцы. И мы должны думать о Германии. Не отдельно о Восточной и Западной, а о единой Германии.

Вилли Кайзер быстро научился произносить тосты, и со всеми присутствующими по очереди выпил на брудершафт. Эти три рюмки были уже лишними, но ни сам Кайзер, ни его гостеприимные хозяева не сразу это поняли.

— Так что, Вилли, — громко и четко спросил Клаус Штайнбах, — ты готов нам помочь в борьбе за единую Германию?

— Конечно, — немедленно подтвердил Вилли Кайзер. Он никак не мог подцепить ломтик лимона.

Эти замечательные люди ему так понравились, что он был готов на все.

— Да я вообще лучше у вас останусь, — предложил Кайзер. — Не хочу возвращаться к этим идиотам. Они мне надоели.

Хозяева переглянулись.

— Выпьем за Вилли, — провозгласил Клаус.

Это была последняя рюмка, которую в тот вечер осушил Кайзер. Он настолько осовел, что перестал что-либо воспринимать.

— Перестарались, — горестно констатировал Клаус Штайнбах, когда убедился, что Вилли Кайзер уже ничего не понимает. Глаза его закрылись, и он бы сполз со стула, если бы его не поддержали.

— А мне говорили, что он может выпить значительно больше, — удивился подполковник Штайнбах и как-то брезгливо посмотрел на руководителя западногерманской контрразведки. Надевая пиджак, спросил у русских офицеров: — Что будем делать?

Теперь Штайнбах уже не производил впечатление хорошо выпившего человека.

— Он подтвердил, что желает у нас остаться. Его слова записаны. Считаю, что наша задача выполнена, — твердо сказал подполковник Маслов.

Его вновь перевели в представительство КГБ в ГДР. Теперь он получил повышение и руководил разведывательным отделом.

— Сейчас доложим руководству, — добавил Маслов. — Для того начальство и существует, чтобы решать.

Штайнбах чуть заметно пожал плечами и пошел умыться. Свою миссию он выполнил, хотя и без особого удовольствия. В министерстве у него была слава одного из лучших вербовщиков. Раньше он гордился способностью приобретать для своего молодого государства все новых друзей и помощников. Но в последнее время завербованные им люди вызывали у него, скорее, презрение. Разве платные агенты заслуживают уважения?

Будущий подполковник госбезопасности Клаус Штайнбах попал в спецлагерь МВД СССР в день своего рождения. Ему как раз исполнилось восемнадцать лет. Его отец погиб в первые дни Польской кампании — в сентябре тридцать девятого. «Пал в бою за фюрера и отечество», — говорилось в извещении.

Клаус не плакал. Сжав зубы, он готовился стать солдатом. Сначала был руководителем отряда в юнгфольке, затем фюрером в гитлерюгенде. Он плавал, как рыба, бегал быстрее всех в школе, стрелял в тире. После девятого класса его призвали для несения вспомогательной службы в зенитных войсках. «Без отрыва от учебы», — говорилось в приказе, но к учебе Клаус вернулся уже только в советском плену.

Едва они научились стрелять из зениток, как их батарею накрыли американские бомбардировщики. После прицельного бомбометания в батарее не осталось ни одного целого орудия.

Половина школьников погибла. Оставшихся в живых отправили домой, но к домашней жизни Клаус вернуться не смог. Он просто не нашел своего дома, снесенного с лица земли бомбардировщиками союзников. Озлобившийся и несчастный, он явился на призывной пункт добровольцем. Но шестнадцатилетних в армию не брали.

Он отправился в Берлин, чтобы попросить помощи у фюрера. Он попал в столицу Великогерманского рейха в марте сорок пятого, когда все бежали из города на Запад, спасаясь от Красной Армии.