Конечно, человек продолжал жаждать удовольствий – традицию ветхого Адама искоренить было непросто. И в хижинах крестьян, и в роскошных палатах аристократии, и во дворцах прелатов, и за высокими стенами монастырей люди по-прежнему предавались возлияниям, чревоугодию, веселью, танцам и сексу. Однако никто из тех, кто обладал моральным авторитетом или общественным влиянием, не осмелился бы выступить с публичным оправданием всех этих занятий. И не из-за робости или страха. Концепция удовольствия лишилась философского прикрытия. Эпикур давно умер, и почти все его труды были уничтожены. А после того как святой Иероним в IV веке объявил о том, что Лукреций совершил самоубийство, прекратились нападки и на римского последователя Эпикура. О нем просто-напросто забыли.

Поэма Лукреция уцелела по счастливой случайности. Совершенно случайно она оказалась в библиотеке монастыря, который, собственно, и предназначался для того, чтобы похоронить эпикурейские идеи сладкой жизни. По воле случая некий монах, трудясь в скриптории где-то в IX веке, скопировал поэму, не дав ей пропасть на века. Случайно эту копию не затронули пожары и наводнения и не превратили в труху «зубы времени» за пять столетий, сохранив ее до того дня, когда она наконец в 1417 году оказалась в руках гуманиста, гордо называвшего себя Poggius Florentinus – Поджо Флорентийским.

Во Флоренции начала XV века было не так много архитектурных шедевров, которыми город славится сегодня и которые напоминали бы о художественных вкусах античности. Изумительный купол Брунеллески над собором Санта-Мария дель Фьоре, первая грандиозная сводчатая конструкция такого рода, возведенная со времен Древнего Рима, еще не украшал силуэт города. Не существовало и великолепной арочной галереи воспитательного дома Оспедале дельи Инноченти и других замечательных сооружений зодчего, созданных на принципах античности. У баптистерия собора не было знаменитых дверей с бронзовым рельефом, выполненным скульптором Гиберти, а церковь Санта-Мария Новелла не имела гармонично симметричного фасада Леона Баттисты Альберти. Архитектор Микелоццо еще не спроектировал чудесные здания монастыря Сан-Марко. Богатейшие семьи города Медичи, Питти и Ручелли еще не построили свои сказочные дворцы с классическими колоннами, арками и капителями.

Это был типичный средневековый город, каменный и мрачный. Густо населенный центр был битком набит высокими башнями, монолитными каменными зданиями, а извилистые узкие улицы и закоулки казались еще темнее из-за выступающих верхних этажей и крытых балконов. Даже старый мост Понте-Веккьо, перекинутый через Арно, был вплотную уставлен магазинчиками и лавками, закрывавшими вид на реку. С высоты птичьего полета могло показаться, что в городе много открытых пространств. Но эти просветы создавались внутренними дворами монастырей, построенных религиозными орденами-соперниками: доминиканцами – Санта-Мария Новелла, францисканцами – Санта-Кроче, августинцами – Санто-Спирито, кармелитами – Санта-Мария дель Кармине. Открытые территории, доступные для всех мирян, попадались редко.

В этот угрюмый, темный и тесный город, который периодически посещала бубонная чума, и приехал в конце девяностых годов XIV века молодой человек по имени Поджо Браччолини. Он родился в 1380 году в Террануове, захолустном городишке, располагавшемся на землях, принадлежавших Флоренции1. Многие годы спустя Томазо Моррони, один из его оппонентов, напишет, что Поджо – внебрачный сын крестьян, еле сводивших концы с концами. Это свидетельство сомнительно: подобными наветами гуманисты Ренессанса, включая и Поджо, регулярно обменивались, как боксеры ударами перчаткой. В то же время известно, что Поджо был знаком труд тосканского крестьянина, даже если ему самому и не приходилось обрабатывать землю. Известно и то, что, утвердившись в мире, он приобрел поддельный родовой герб, якобы насчитывающий 350 лет.

Более правдоподобна, и Поджо сам ее подтверждал, версия о том, что его отец Гуччо был нотариусом, хотя в податных ведомостях того периода он числится spetiale – аптекарем. Возможно, он был и тем и другим. Профессия нотариуса не считалась престижной, но в эпоху мелких сделок и сутяжничества их был легион. По описанию нотариуса Лапо Маццеи, в ратуше сновали от шестисот до семисот его коллег, державших под мышками папки с документами, каждая из которых была «толщиной в пол-Библии»2. Досконально зная законы, они готовили местные постановления, устраивали выборы, составляли иски. Городские чиновники, вершившие правосудие, зачастую не знали, как себя повести, и нотариусы нашептывали на ухо, что надо говорить, и подсовывали нужные документы. Они были очень полезными людьми.

Несомненный факт – в роду Поджо был по крайней мере один нотариус, его дед по материнской линии Микаелле Фрутти. Правда, мы обращаем внимание на это обстоятельство совсем по другой причине: в 1343 году, задолго до рождения Поджо, синьор Микаелле поставил под нотариальным реестром необыкновенно красивую подпись. На редкость красивый почерк сыграет важнейшую роль в судьбе его внука. В цепи событий, приведших к находке поэмы Лукреция, каллиграфические успехи Поджо имели первостепенное значение.

У Гуччо Браччолини и его супруги Якобы были и другие дети: две дочери (одна из них умерла в раннем возрасте) и еще один сын, который впоследствии немало досаждал старшему брату Поджо. Судя по размеру налогов, которые платил отец, первые годы после рождения Поджо семья жила безбедно. Но когда ему исполнилось восемь лет, наступили тяжелые времена. Гуччо пришлось продать дом и все имущество, бежать от кредиторов и поселиться в соседнем Ареццо. Согласно Томазо Моррони, юного Поджо отправили в поле работать на некоего Луккара. Вскоре его уличили в том, что он обманывает Луккара, приговорили к телесному наказанию, но простили ввиду малолетства. И в данном случае вряд ли можно серьезно отнестись к свидетельству Моррони, вызванному, скорее всего, злобствованием. В Ареццо Поджо, очевидно, посещал школу, изучал латынь и шлифовал мастерство каллиграфии, а не пахал и не бегал от наказания. Но то, что ему жилось несладко, он сам подтвердил впоследствии, написав, что приехал во Флоренцию cum quinque solidis – без гроша в кармане.

Обездоленный молодой человек появился во Флоренции в один из девяностых годов XIV века, наверняка когда ему еще не было и двадцати лет. Возможно, на руках у него было рекомендательное письмо школьного учителя в Ареццо. Он мог к тому времени и получить некоторые познания права в Болонье. Во Флоренцию, вероятно, перебралась и вся семья во главе с нищим отцом. Ясно одно: когда Поджо впервые ступил на Пьяцца дель Дуомо и взглянул на колокольню Джотто рядом с собором Санта-Мария дель Фьоре, он был никем.

Во Флоренции тогда насчитывалось около 50 тысяч человек, и в ее политической, общественной и экономической жизни доминировали несколько купеческих и аристократических семейств: Альбицци, Строцци, Перуцци, Каппони, Питти, Буондельмонти. Толстосумы выделялись прежде всего своими демонстративно непомерными тратами. «Намного слаще тратить деньги, чем их зарабатывать, – писал Джованни Ручеллаи, чье семейство разбогатело на банковских сделках и красильнях шерсти. – Транжирство доставляет мне больше удовлетворения»3. Богачей обслуживала целая армия управляющих, бухгалтеров, клерков, секретарей, посыльных, домашних учителей, музыкантов, художников, челяди и рабов. «Черная смерть» унесла жизнь многих людей в 1348 году, и резко возросла потребность в рабах4, которых завозили не только из мусульманской Испании и Африки, но и с Балкан, из Константинополя, с побережья Черного моря. Торговля дозволялась, если рабы не были христианами. Поджо довелось увидеть немало невольников – африканцев, киприотов, греков, татар, русских, грузин.