Он снял ожерелье и осторожно убрал обратно в мешок, и майор почувствовал себя обделенным. Ему все еще хотелось ощущать в руке тяжесть металла. Великан тихо продолжал:

— Ты, разумеется, как и все, слышал разговоры о золоте и городах, окруженных стенами. Но это — самое близкое подтверждение, которое я обнаружил.

— Знал ли отец об ожерелье? — спросил Зуга, и Харкнесс кивнул.

— Фуллер хотел купить его, предлагал мне вдвое больше, чем стоит золото.

Оба надолго замолчали, погрузившись каждый в свои мысли, наконец Зуга спросил:

— А с какой стороны мой отец мог бы попытаться достичь Мономотапы?

— Ни с юга, ни с запада. Мзиликази, король матабеле, никого не пропустит через Выжженные земли. Мне кажется, Мзиликази питает какие-то глубокие суеверия, связанные с землями за восточной границей его владений. Он туда и сам не ездит, и другим не позволяет. — Харкнесс покачал головой. — Нет, Фуллер попытался бы подойти с востока, от португальского побережья, из какого-нибудь их поселения. — Старик прочертил пальцем на карте предполагаемый маршрут. — Здесь высокие горы. Я их видел издалека, они казались серьезной преградой. — Тем временем наступила ночь. Хозяин перебил сам себя и велел Зуге: — Прикажи слуге расседлать лошадей и поставить их в стойла. Возвращаться поздно. Заночуешь тут.

Когда Зуга вернулся, слуга-малаец задернул занавески, зажег лампы и разложил по тарелкам жгучее карри из желтого риса с цыпленком, а Харкнесс открыл новую бутылку капского бренди. Старый Томас продолжил разговор с того же места, словно и не прерывал его. Они съели ужин, отодвинули эмалированные оловянные тарелки и вернулись к карте. Пролетело много часов, но ни тот, ни другой этого не заметили.

Уютный свет лампы и выпитое бренди удесятерили возбуждение, охватившее обоих. Хозяин то и дело вскакивал, чтобы подкрепить свои слова привезенной из странствий памятной вещицей. Он взял кристалл кварца с отчетливо заметными прожилками самородного золота.

— Если золото видно, значит, месторождение богатое, — сказал Харкнесс Зуге.

— А почему вы никогда не разрабатывали найденные жилы?

— Мне ни разу не удавалось надолго задержаться на одном месте, — грустно усмехнулся старик. — Всегда находилась река, через которую хотелось переправиться, горная цепь или озеро, которых надо было достичь, или я преследовал стадо слонов. Никогда не было времени выкопать шахту, построить дом, вырастить стадо.

Занялась заря, лучи проникли сквозь занавески в темную комнату. Вдруг Зуга воскликнул:

— Пойдемте со мной. Пойдемте искать Мономотапу!

Харкнесс рассмеялся:

— Мне казалось, ты намеревался найти отца.

— Вы сами знаете! — засмеялся в ответ Зуга. Почему-то со стариком он чувствовал себя как дома, словно знал его всю жизнь. — Но вы можете представить лицо моего отца, когда он увидит, что вы пришли его спасать?

— Оно того стоит, — признал Харкнесс.

Смех утих, и на его лице отразилось такое глубокое сожаление, такая всепоглощающая печаль, что Зуге захотелось протянуть руку через стол и погладить изуродованное плечо. Он сделал непроизвольное движение, но Харкнесс отстранился. Он слишком долго жил один. Он никогда не допустит, чтобы кто-то его утешал.

— Пойдемте со мной, — повторил майор, уронив руки на стол.

— Мое последнее путешествие в глубь страны уже закончилось, — без всякого выражения сказал Харкнесс. — Теперь все, что мне нужно, это мои картины и мои воспоминания.

Он поднял глаза к рядам холстов в рамах и оглядел брызжущие радостью краски.

— Вы еще полны сил и жизни, — уговаривал молодой Баллантайн. — Ваш ум так ясен.

— Хватит! — хрипло, с горечью воскликнул старик. — Я устал. Тебе пора идти. Уходи сейчас же.

От такого резкого отказа, такой внезапной смены настроения щеки Зуги гневно вспыхнули, он быстро поднялся. Несколько секунд он стоял, глядя на старика.

— Уходи! — снова сказал Харкнесс.

Гость коротко кивнул:

— Отлично.

Он опустил взгляд на карту. Он знал, что обязан заполучить ее любой ценой, хоть и догадывался, что нет такой цены, которую взял бы за нее Харкнесс. Нужно что-то придумать, но завладеть ею он обязан.

Зуга повернулся и прошагал к парадной двери. Собаки, спавшие у их ног, вскочили и последовали за ним.

— Гарньет! — сердито крикнул он. — Приведи лошадей.

Молодой человек стоял в дверях, нетерпеливо покачиваясь на пятках, сцепив руки за спиной и расправив плечи, и не глядел на худую фигуру старика, который, ссутулившись, сидел под лампой у стола.

Слуга наконец привел лошадей, и Зуга, по-прежнему не оборачиваясь, бросил через плечо:

— Удачного вам дня, мистер Харкнесс.

В ответ раздался старческий дрожащий голос, майор едва узнал его.

— Приходи еще. Нам есть что обсудить. Приходи через два дня.

Зуга успокоился. Он хотел было повернуться, но старик бесцеремонно махнул ему рукой, и молодой Баллантайн неуклюже спустился по лестнице, вскочил в седло, взмахнул хлыстом и пустил коня в галоп по узкой разбитой колее.

Давно стих стук копыт, а Харкнесс еще долго сидел за столом. Странно: за долгие часы, что он провел с юношей, боль отступила куда-то на задворки сознания. Он почувствовал себя молодым и сильным, словно впитал энергию и бодрость собеседника

Но когда Зуга Баллантайн пригласил его с собой, боль нахлынула опять, словно желая напомнить, что его жизнь более ему не принадлежит, что теперь им завладела гиена, которая поселилась у него в животе; с каждым днем она вырастает все больше, становится сильнее и пожирает его внутренности. Закрыв глаза, он мог ее представить такой, какой видел сотни раз в свете лагерных костров, там, в чудесных землях, увидеть которые вновь ему уже не суждено. Та штука внутри тоже подбирается исподтишка, крадучись, он чувствует в горле ее зловонное дыхание. Боль охватила его с новой силой, зверь глубоко вонзил клыки в его нутро, и он застонал.

Харкнесс пинком отшвырнул стул, спеша поскорее добраться до заветной бутылочки в глубине шкафа, и, не отмеряя ложкой, отпил большой глоток прозрачной едкой жидкости. Слишком много он понимал, но с каждым днем требовалось все больше лекарства, чтобы обуздать гиену, и с каждым днем облегчение приходило все позже. Старик прислонился к углу шкафа и подождал.

— Молю тебя, — прошептал он, — молю тебя, пусть это поскорее кончится.

Когда Зуга поутру вернулся в имение Картрайта, его ждала дюжина записок и приглашений. Письмо, заинтересовавшее майора больше всего, было напечатано на официальном бланке Адмиралтейства и содержало вежливое требование явиться к достопочтенному Эрнесту Кемпу, контр-адмиралу Королевского военно-морского флота, командующему капской эскадрой.

Баллантайн побрился и переоделся, надев по такому случаю свой лучший сюртук, хотя дорога до резиденции адмирала была неблизкой и пыльной. Он чувствовал себя бодрым и полным сил, хоть и не спал всю ночь.