У Аллы Михайловой и Екатерины Алексеевны оказались общие интересы — обе любили рыбалку. Как-то накануне отпуска Фурцева сказала: «Хочу поехать на Ахтубу, половить рыбу, надо хорошо отдохнуть. Впереди столько интересного, такие события — юбилей Малого театра, через некоторое время юбилей Большого». Каждый новый театральный сезон она ждала с нетерпением.

Еще один эпизод из воспоминаний Аллы Михайловой. Пианист Владимир Ашкенази собирался ехать на гастроли и просил разрешения взять семью — жену и ребенка. Конечно, обещал вернуться. В то время обязательным условием выезда человека за границу была гарантия его возвращения на родину. Выездная комиссия по каким-то причинам сомневалась, не давала ему разрешения. Тогда он попросил Фурцеву о помощи, и она дала согласие на выезд всей семьи под свою ответственность. Выезд был обеспечен.

Но Ашкенази не вернулся. Алле Михайловой как работнику ЦК пришлось по указу свыше долго копаться в секретном архиве министерства, искать все документы, связанные с выездом пианиста за границу: приглашения и прочее и прочее. В связи с этим инцидентом, не сомневаюсь, у Фурцевой были серьезные неприятности.

…«Современник» репетировал «Большевиков» Шатрова, — рассказывала Михайлова. — Против постановки был председатель Главлита Павел Романов. Фурцева прочла пьесу и разрешила ставить спектакль вопреки мнению цензуры.

На генеральной репетиции полный зал возбужденной публики. К концу все актеры на сцене и зрители в зале, взволнованные, пели «Интернационал». Успех оглушительный. Многие зрители плакали. Фурцева, бледная, берет меня за руки, спрашивает: «Что делать?» Я, не подумав, ответила: «Снимать цензора». На следующий просмотр пришел заведующий отделом ЦК Шауро. Он тоже поддержал спектакль. Фурцева умела побеждать и умела быть последовательной.

Потом устроили прием в «Пекине», все были счастливы, Фурцева говорила хорошие слова, но вскоре устала и ушла, провожала ее до дома Галина Волчек.

Когда «Современнику» дали Госпремию за спектакль «Обыкновенная история» — инсценировка Виктора Розова по Гончарову, то дали премию и Розову. Вначале я не поняла, почему Розову присудили премию не за его собственные пьесы, а за инсценировку, но потом поняла — Екатерина Алексеевна считала — главное, чтоб он ее получил. Она понимала, что премии драматург заслуживает».

Михайлова с горечью вспоминала, как за несколько дней до кончины Екатерины Алексеевны ей и Щербакову дали поручение от Николая Подгорного, в то время Председателя Президиума Верховного Совета, переделать доклад для юбилейного вечера Малого театра. Алла удивилась: ведь у Фурцевой доклад был уже готов, и поздравлять Малый театр с юбилеем должна была она, министр культуры. Но выяснилось, что выступление будет читать Подгорный, и написать его надо простым, доступным языком.

…На вечере выступал Подгорный. Для Екатерины Алексеевны это была полная неожиданность. Она поняла, что ее убирают…

— Нами, я знаю, вы встречались не только с Екатериной Алексеевной, но и близко общались с ее дочерью Светланой. Что вы можете рассказать о ней?

— Да, я знала дочь Екатерины Алексеевны достаточно близко. Мать и дочь были разными, только вот умерли в одном возрасте, в шестьдесят три года.

О своем отце Светлана вспоминала немного: родители решили расстаться фактически до ее рождения, но всю жизнь сохраняли хорошие отношения. Отец, несмотря на то, что у него к тому времени уже была другая семья, навещал Светлану, а когда у нее родилась дочь, приехал познакомиться с внучкой. Как-то признался, что любил «только Катю». Запоздалое признание, ведь Екатерины Алексеевны уже не было в живых. Пережил он ее совсем ненадолго, вскоре умер от инсульта.

Светлана утверждала, что отсутствие отца остро не ощущала: рядом две любящие женщины — мама и бабушка, а поскольку жили они вместе с семьей маминого брата, то мужчина в семье все-таки был — «папа Сережа».

Приезжала, хоть и не часто, другая бабушка — папина мама, донская казачка.

С «главной» бабушкой — Матреной Николаевной — проводила больше времени, мама «осуществляла общее руководство», но с возрастом они становились все ближе, дружней. Светлана называла себя «бабушкиной внучкой», да и сама Матрена Николаевна любила говорить, что внучку «разве что грудью не кормила».

Матрена Николаевна обладала врожденной мудростью и интуицией, понимала, что внучке нужно заниматься музыкой и языками. Распускаться не давала, за неуспехи в музыкальной и обычной школе наказывала: лишала прогулок во дворе, мороженого, пару раз получила Светлана от нее бельевой веревкой. Как-то в качестве наказания отправили в Артек: «Я была домашним ребенком, — вспоминала Светлана, — а там муштра, дисциплина, и потому отдых на море мне не понравился!»

Только когда у Светланы появилась дочка Марина, Матрена Николаевна посчитала, что Светлана, наконец, повзрослела.

Свою строгость Матрена Николаевна проявляла исключительно по отношению к Светлане, с дочерью отношения сложились совсем другие — близкие, доверительные. Много в них было общего — решительность, проницательный ум и при этом женственность.

Когда Екатерина Алексеевна стала членом Политбюро, Светлане исполнилось четырнадцать. В те времена они не имели дорогих машин, украшений, мехов… Но не это главное. Главное — появилась возможность смотреть самые недоступные прежде зарубежные фильмы, ходить в театры на самые кассовые спектакли, отдыхать летом на море и покупать в специальном магазине книги или одежду.

Впрочем, Екатерину Алексеевну эти возможности интересовали мало: она, трудоголик, быт отодвигала на второй план. Когда Фирюбина назначили послом в Югославии, он начал привозить Фурцевой красивые вещи, посещала она и специальные ателье в Москве.

С восторгом вспоминала Светлана свои первые каникулы в Чехословакии, где тогда работал отчим. Екатерина Алексеевна была уверена, что дочери-подростку нужны новые впечатления, а потому стала брать ее с собой в зарубежные поездки. К двадцати годам Светлана посмотрела многие страны Европы и Азии.

Екатерина Алексеевна, по словам Светланы, хотела, чтобы та пошла по ее стопам и поступила в тот же институт — тонкой химической технологии. Но Светлана выбрала МГИМО, поскольку с химией еще со школы не ладила. Поступить в самый элитный вуз страны было непросто, и хотя, естественно, Фурцевой достаточно было телефонного звонка, чтобы к Светлане отнеслись более снисходительно, она полностью исключила такую возможность: «Конечно, ей бы не отказали, — говорила Светлана, — но у нас даже разговора на эту тему не возникало. Я могла попросить маму что-то купить, например, но помочь в поступлении…»

В Индии Светлана познакомилась со своей будущей свекровью. Супруге члена ЦК партии Фрола Романовича Козлова она понравилась, после возвращения в Москву девушку начали приглашать в дом Козловых, но у Светланы к тому времени сложилась своя компания, заводить новых знакомых она не спешила. Тогда будущая свекровь, заядлая театралка, достала билеты в Театр Сатиры. Отказаться от подобного предложения Светлана не сумела, в результате ее спутником стал студент Института стали и сплавов Олег, высокий, зеленоглазый, с пышной шевелюрой. Он был старше Светланы на четыре года. Олег много и интересно рассказывал о Ленинграде, который очень любил. Вместо театра они пошли в ресторан «Пекин», а через месяц подали заявление в загс. Подали с трудом, потому что невесте не исполнилось восемнадцати.