… Ну я, курва, как представил себе это… Как ей, падла, зах. л… А так идешь с ней в Ялте по базару, грузины языком цокают ца, ца, ца… Им там не дает никто, местные с ними не вяжутся, отдыхающие тоже… Он тебе за бабу сто пятьдесят заплатит и еще в кабак сведет… Им главное, чтобы у бабы попа была большая. Уважаю их — коммерсанты. Умеют деньги делать… У них эта спекуляция прямо в крови… И в карты они играют. Их там всех Алик Осетин делал. Они его и пришили, восемьдесят тысяч новых он у них выиграл. И кто убил — неизвестно… Знали, сука, только что на игру пошел… И восемьдесят тысяч, курва, не тронули, так у него и нашли… Это не Ялта, а золотое дно. Или там поезда, падла, с вином гоняют. Он, сука, за один рейс двадцать-тридцать тысяч имеет. Я с ним, курва, один раз ездил. Во Владивосток… Х…е, у него такой шприц — на пять литров и игла длинная, как долото. Он цистерны не берет — на х… нужно — только бочки. Состав запломбированный, ключи все у него… И пустые бочки у него едут. И вот он начинает… Подходит, падла, к бочке, чуть собьет с нее обруч и туда зах…ивает этот шприц. Пять литров х…к — раз, пять литров х…к — два, пять литров х…к — три, и в ведро сливает. А в эту бочку он пятнадцать литров воды, даже не кипяченой… И мыло у него есть, и горчица. Он мыло с горчицей смешает, залепит эту дырку, обруч на место, и она, падла, не течет… И так он по всем вагонам к каждой бочке… А на станциях он не торопится. Сутки состав стоит, это ему хоть бы х… Он меня оставляет, а сам на базар. Машины приходят, х…к — десять бочек, х…к двадцать… Оно там по рупь семьдесят, а он его им по рупь двадцать… Едем дальше… До Владивос-тока двадцать суток… А туда он приезжает, там шерсть эта японская — кишки, какие тебе хочешь. Он тройку чемоданов набивает этой шерсти, билет на самолет — и дома. И он таких два рейса в год, сука, больше ему не надо… Пусть он там плохой работник, курва, считается… Он говорит: «Я не хочу зарываться…» В Ялте там в филармонии контрабасистам этим, ударникам, сука, носильщик полагается… Мне Костя-ударник говорит: «Чечен, поедем со мной на два месяца в Среднюю Азию. Девяносто рублей зарплата, гостиница, падла, командировочные, курва..» Ну, узнал я, сука, какие города — нештяк!.. Два месяца с ним, курва… Х…е, я там и не таскал. Там приедут, падла, с аула на лошади, отвезут его бандуру… Двенадцать килограмм анаши, сука, плана привез оттуда. Там она сто-сто двадцать рублей килограмм, а у нас в Ялте — тышу… Х…е, рупь баш, а в нем грамм… На два косяка… Но я ее оптом, по семьсот рублей зах…ил… Пусть женят, что хотят… А вот морфушка, сука, морфий кристаллический — восемьдесят рублей, курва, грамм… Вот бы его падла, зах…ть… А план, х…е, я его сам курил. Под этим делом, сука, в техникум запросто сдал, только он, курва, мозги сушит, через месяц — х…к — меня выгнали… Так и в дурдом попадешь, падла… Нет, водочка лучше, стакан зах…л — буль, буль, буль, буль — нештяк!.. У нас тут один, курва, лежит, его жена в дурдом сдала Он, сука, месяц бухарил, она его, падла, и сдала… Ну, он рассказывает, там и психи… Полтора месяца там лежал и ни разу в домино не выиграл… Почти целый день с ними, курва, играл и ни разу не выиграл… А здесь х…е за больница? Сестры все суки, падлы, Мирка, Танька от мужей гуляют… Кормят, курва, дерьмом, повар, падла, домой сумками таскает… Х…е, я это дело знаю, у меня Томка-жена в Ялте, курва, шеф-повар была в санатории Крымская Здравница… Я и понятия не имел, как это в магазин ходить… Только что за хлебом, а так все дома есть… Я, сука, вчера звоню двоюродной жене, готовь четвертак, на той неделе зах…т меня отсюда……………. Мне теперь, х…е, по больничному за полтора месяца рублей тридцать дадут… Пятьдесят процентов алименты, иск, курва, ох. лый… Пять жен, сука, шесть детей. Я эту работу, падла, порол… Свадьбы я только две играл — с Тамаркой вот с Ялты и еще с Ленкой… х…о, первая у меня была жена — мне пятнадцать было, ей семнадцать. Парню уже пятнадцатый год. Она, курва, с меня даже алименты не тянет… От второй у меня — близнецы… Была, сука, лыжница Я ее подначил в Лужниках с трамплина прыгнуть, х…е, оба под бухарем были. У нее ноги разъехались, так кишки и вывалились… Потом ее родители приезжают к отцу моему: «У нас детей больше не будет, отдайте нам…» Мне девятнадцать лет было, я не хотел. Отец мне, падла, говорит: «Дурак, куда они тебе?» Ну, отдали мы их… Эх, Ялта, Ялта!., мне, сука, сто сорок вторую шили, валюту и мошенничество. И потом, курва, пять лет не прописывать в Ялте и в портовых городах Черного моря… Ну, х… на могилу, я их порол… Все равно пропишут — женюсь!.. Там это не проблема, кого пороть всегда найдется… Х…е, там девочки с четырнадцати лет все, сука……………

… Стой, сука, кто там идет? Танька, падла? Сегодня, курва, Танька дежурит? Ну, я побежал… Давай на х… деньги… Она мне сейчас стакан спирту, сука, нальет, я не я буду… Прощай, друг!.. Сейчас: буль, буль, буль, буль — нештяк!

сентябрь 1971

Вонючий и темный больничный коридор буквально забит койками.

На койках отравленные. (Еще до приезда московского профессора)

Среди стона, судорог, бреда движется молодой доктор-бодрячок в крахмальном халате. Остановился на секунду у постели старика. Пациент уже плох — потливость, боли в области солнечного сплетения, спутанность сознания…

— Ну, как дедушка?

Старик только застонал в ответ.

— Крови нет, говно не греет…

И пошел дальше.

Всегда ли я ощущал свою обособленность?

Пожалуй, один раз в жизни я не то чтобы, предался им, но как-то одушевился вместе с ними… Было это в самые первые месяцы прошедшей войны… Те из нас, у кого это чувство было сильнее или длилось дольше, тогда все полегли в бессмысленном и заведомо обреченном московском ополчении…

А я?..

Я как-то быстро опомнился, слишком ясно себе представил, кому достанутся плоды победы, и мое одушевление как рукой сняло…

Да к тому же тут выяснилось, что я им абсолютно необходим в тылу, и на меня, незаменимого, наложили какую-то броню…

Как это там у них в песне поется?

«Броня крепка, и танки наши быстры…»

Впрочем, в то время эти танки быстро катились не в сторону Рура, а в обратном направлении, к Уралу…

И все-таки я всегда говорил: «они»… Реже говорил, чаще просто так думал, что есть — «они» и есть «я»… И катастрофы не предвиделось.

Но вот настал достопамятный август шестъдесят восьмого, я развернул газетный лист, и… Я не знаю, почему на меня так не действовали в свое время ни Будапешт, ни Варшава, ни Берлин, ни даже Финляндия…

Но Прага, Прага…

И рухнули тогда «они», и появились на сцену «мы», и некуда было бежать от стыда и не с кем было даже им поделиться…

С того самого дня я никогда не читаю и даже не беру в руки «ихних», пардон, «наших» газет…

А какие-то подлецы и дураки до сих пор твердят, что это дело естественное, что это — политика, что политика — всегда грязь, что Вьетнам, что Тибет, что Доминиканская республика.

Ах, какое мне дело, что где-то кто-то ворует и торгует собою?!

А если моя мать — проститутка и воровка?