— Нет, — замотал головой Дик. — Можно я потом еще посмотрю?

— Сколько угодно, — засмеялся профессор. — А теперь идите погуляйте в саду, а я поработаю. Встретимся за ужином. Кстати, к вечеру должна появиться моя дочь. Она приехала на несколько дней погостить.

Дик навострил уши, а Вэл напрягся. Больше всего ему не хотелось общаться с лишним человеком. Наверное, она прелестная девушка и профессор очень любит ее, но у него совсем нет сил и желания вести светские беседы.

— Профессор, может быть, нам лучше отправиться домой? — спросил он. — Еще не поздно, а мы практически обо всем поговорили.

Дик на минуту расстроился: если они сейчас уедут, то он не сможет досмотреть атлас до конца. К тому же он так и не узнает, как зовут дочь мистера Бриджеса.

— Даже не думайте, — замахал руками профессор, превращаясь в смешного старичка. — Она знает, что у нас гости. И будет очень рада с вами познакомиться. Она бы никуда не уехала, а встретила бы вас, но обещала побывать у подруги. Так что будет очень неправильно, если вы уедете. К тому же она отлично справляется с юными джентльменами. Дику с ней будет интересно. А у нас с тобой разговор не закончен, Вэл. Так что идите дышите воздухом. — Последнюю фразу профессор произнес тоном, не терпящим возражений.

Вэл и Дик переглянулись, при этом рожица Дика была настолько довольной, что Вэл решил, что ради этого он готов терпеть любую дочь.

— Не думаю, что вас нужно провожать, — сказал профессор, поднимаясь по лестнице. — Сад большой, но заблудиться в нем сложно.

Действительно, сад был большой и довольно запущенный, но все тропинки, которые в нем были, вели к небольшому пруду и обратно к дому.

Дика распирали вопросы, но отец выглядел сумрачным, поэтому он решил подождать, когда тот сам захочет говорить.

Вэл молчал и смотрел на облетевшие деревья. Начинались сумерки — самое время для тяжелых и мрачных мыслей. Ему было спокойно и хорошо весь день, сын тихонько шел рядом, но сейчас необъяснимая тоска накатила на него.

Вот так и я, думал он, холодный и голый, как эти деревья. Где-то там глубоко под корой текут соки, которые весной разольются и заставят их зазеленеть, но сейчас они почти умерли. У меня есть силы жить, работать, растить сына… Но мне не суждено больше трепетать от дурацкой человеческой радости, когда какая-то женщина улыбнулась и сказала, что счастлива со мной… Я сплю, ровный и несгибаемый, как вот этот клен. Или это не клен? Без листьев трудно угадать дерево. Хотя что уж тут расстраиваться? Мне жизнь и так подарила слишком много. Я женился на женщине, которой восхищался и которую по-настоящему любил. У меня есть дело, самое значительное и нужное для людей. У меня растет добрый умный сын. Самое большое, что я могу для него сделать, это просто быть настоящим отцом и хорошим человеком. Когда-нибудь у него будет своя жизнь, своя любовь, своя женщина. Она придет к нам в дом… Мысли Вэла прервал Дик, который, устав ждать, когда отец насладиться своим сумрачным настроением, легонько дернул его за рукав и спросил:

— Папа, а у человека кровь разного цвета?

— Почему разного? — не понял Вэл, который не ожидал такого вопроса.

— Хорошо, я спрошу по-другому, — заторопился Дик. — У человека кровь одного цвета?

— Нет, разного, — ответил Вэл, поняв, что Дик пережевывает информацию из атласа. Венозная кровь — темно-красная, артериальная — почти алая, капиллярная — что-то среднее. По цвету крови всегда можно определить, что повреждено.

— Да, а в книге нарисовано двумя цветами — красным и синим, — пояснил Дик. — Я слышал выражение «голубая кровь», вот и спросил.

— Голубая кровь — это совсем про другое, — засмеялся Вэл. — Сейчас объясню. А в атласе специально показаны два круга кровообращения: большой и малый. Чтобы было нагляднее, их обозначили разными цветами. Неважно какими. Могли использовать зеленый и фиолетовый. Или еще какие-нибудь…

— А голубая кровь?

— «Голубая кровь» говорят тогда, когда хотят подчеркнуть, что этот человек знатного происхождения. То есть у него как бы другая кровь, не такая, как у простого смертного. Это просто выражение такое.

— А, — протянул Дик, удовлетворенный ответом. — А почему там подписи на каком-то странном языке. Я не смог ничего прочитать.

Вэл засмеялся, вспомнив, как он зазубривал все эти латинские названия. Другого способа освоить медицину нет — только зубрежка.

— В медицинской литературе принято использовать мертвый язык — латынь, — объяснил он.

— А что такое «мертвый»? — Дик не собирался давать ему расслабляться.

— «Мертвый» — это значит, что на нем уже давно никто не говорит, — терпеливо объяснил Вэл.

— Но ведь медики на нем говорят, — не поверил Дик.

— Говорят, — согласился Вэл. — Потому что существует такая традиция. Используют медицинские термины на латыни, потому что когда началась собственно медицина, тогда латинский язык был еще не мертвый.

— А зачем? — не унимался Дик. — Ведь проще говорить на нормальном языке.

— Проще, конечно, — кивнул Вэл. — Но, во-первых, существует традиция, а во-вторых, так все врачи мира понимают друг друга.

— Значит, это такой специальный язык, — подвел итог Дик. — А где ему учат?

— В университете.

— Только медики?

— Не только. Еще есть люди, которые просто интересуются древними языками и книгами.

— Интересно, — вздохнул Дик и замолчал.

Вэл посмотрел на сына и подумал, что растить ребенка не такое уж легкое дело. Объясняя про латынь, он сам чуть было не запутался… Значит, так тому и быть. Будем работать и воспитывать Дика, сказал он себе и внутренне отсалютовал деревьям.

Дочь профессора к ужину не приехала. Дик не показал вида, что огорчен этим, а Вэл был просто счастлив. Они поболтали о пустяках с профессором. Потом он уложил Дика и отправился в сад. Было довольно холодно, но ему хотелось побродить в сыром тумане и подумать. Привычка к одиночеству стала его второй натурой.

Вэл почувствовал, что совершенно вымотался и продрог и решил вернуться. После долгого шатания по темному саду он должен быстро заснуть. Без ежедневной многочасовой изнурительной работы он так много думал и переживал, что впервые в жизни у него началась настоящая бессонница. Такого не было даже в самые отчаянные моменты. Обычно он падал и моментально засыпал. А сейчас ему нужно было, чтобы к вечеру он просто банально уставал, чтобы не было сил на размышления.

Он умудрился отшагать по саду, наверное, километров десять, и теперь ноги гудели, а в голове царила приятная пустота.

Он подошел к дому и остановился. На открытой террасе, которая опоясывала дом по первому этажу, беседовали две дамы. Откуда они взялись, интересно? Батюшки, да это, наверное, прибыла дочь профессора, к тому же не одна. Он подошел чуть ближе, чтобы рассмотреть барышень. Почему-то ему стало необыкновенно интересно, о чем могут так оживленно беседовать девушки, которые целый день провели вместе. Неужели не наговорились?