* * *

От Керинда начинается спуск с Иранского плоскогорья к знойным равнинам Тигра. В этом направлении до Каср-и-Ширина местность понижается с 5200 футов до 1700 футов над уровнем моря, т. е. на 3500 футов или по 30 футов на одну версту. За Каср-и-Ширином уже начинается необозримая Месопотамская равнина с ее полутропической флорой и палящим зноем… В четырнадцати верстах от Керинда находится Сармиль. Небольшая курдская деревня расположена на холме, между двумя высокими скалистыми горами. Она заграждает путь в Каср-и-Ширин, и турки, укрепив деревню, засели в скалах, приготовившись к большому бою. Здесь была собрана крупная группа турецких войск. Здесь уже не было ни жандармов, ни курдов, ни добровольцев, ни наемников. Они разбежались еще после разгрома под Керманшахом, а их вождь Низам-Салтане укрылся в Багдаде.

Бой начался на рассвете и продолжался непрерывно шестнадцать часов. Турки отчаянно защищались. Наша пехота с песнями ходила в атаку, а драгуны вертящимся смерчем сметали все на своем пути. Бой решила наша артиллерия. Пристрелялась так, что на участке боя горело все, что поддавалось огню. Взлетел на воздух склад военных припасов. Паника. Турки бежали. Сармиль пал. После Сармиля последовательно были заняты Миантаг, Таки-Гврей и Серпуль. Верстах в шестнадцати за Сармилем находится Каср-и-Ширин. Это последний персидский город на Багдадской дороге. Одна из важнейших промежуточных баз, оборудованных германо-турками на вновь образованном фронте. Сопротивление, оказанное турками у Каср-и-Ширина, стоило им больших потерь. После боя склады были брошены, а на полях сражений русские захватили четыре орудия, много зарядных ящиков, патронов и караваны вьючных животных, груженных продовольствием.

* * *

С севера и юга Персия сжата морями. Дуют морские ветры и несут влагу на землю. Близость Аравийской пустыни на юге и влажный морской воздух делает знойным. Здесь свободно растет финиковая пальма. Другое дело на севере. У берегов – климат влажный. Оттого Гилян и Мазандаран – в лесах. Здесь флора умеренного пояса. По мере движения от моря над плоскогорьем Ирана воздух, преодолевая высокие нагорья, охлаждается. Освобождается от морских паров в виде осадков, дождя, снега и града. Спускаясь в котловины внутренней Персии, воздух согревается, и его влажность еще уменьшается. Территория внутренней Персии – впадина. В долинах ее вода рек и озер испаряется быстро – образуются солончаки. Самая глубокая впадина Персии на востоке – пустыня Дешт-и-Кевир. Летом в Персии дождей не бывает, кроме северных склонов Эльбруса и прибрежной полосы Каспия. Средняя температура во внутренней Персии в феврале 25° Цельсия, в июле 50°. Температура почвы 70°. В течение суток – резкие колебания – ранним утром 10°, а днем свыше сорока.

* * *

Двадцать пятого апреля отряд князя Белосельского подошел к Ханекену, турецкому городу, уже по ту сторону персидско-турецкой границы. В пяти переходах отсюда находится Багдад.

За Кериндом войска проходили места, где Реомюр[33] в тени показывал шестьдесят пять градусов, и термометры лопались от жары. Воды было мало, а если и была, то часто горько-соленая. При такой жаре в движении развивалась жажда, а пить было нечего. После высокого Кериндского района, когда спустились к Каср-и-Ширину, солнце стало жечь немилосердно; войска шли под раскаленным солнцем и долгими часами пути не видели ни одного тенистого места. Жажда становилась мучительной. В поисках воды приходилось отходить от дороги на десятки верст. Если находили болотистое место, то радости не было пределов. Припав к влажной земле губами, воду сосали вместе с грязью и тиной. Иногда солдат пытался выдавить воду из топкой земли тяжелым каблуком сапога. Не всегда удавалось. Шли вперед. Через час опять мучила жажда. Доведенные до пределов терпения солдаты пили мочу. Ели мало, не особенно хотелось, да и нечего было. По ночам донимали насекомые. Вши, блохи, клопы и тараканы шли с армией. Тараканы были завезены из России и уживались только у русских.

* * *

В раскаленной духоте Серпуля, недалеко от глинобитных построек, расположился эскадрон Северских драгун. Уже днем дальше идти невозможно. Жара предельная. Командир эскадрона решает идти ночью. Прохладнее. Но боится откладывать, так как приказано спешить вперед. Драгуны ищут тени у заборов, под лошадьми, в караван-сарае. Полковник прилег в каком-то сарае у проезжей дороги и проснулся со страшным криком. Ужалил черный скорпион. За шею. Лекарств никаких. Кто-то сказал:

– Дайте настойки, на скорпионе же.

Но, конечно, настойки не было. Чем-то мазали и перевязывали. Укус – две маленькие дугообразные ранки от клешней скорпиона. Сестра всех успокаивала:

– Ничего, ничего, распухнет немного, это не смертельный укус. Это у нас бывает. Вот фаланг у нас много! Фаланги хуже кусают.

Фаланга – огромный паук, очень быстро двигается и живет в потолках персидских построек. Потолки ведь из нескольких бревен и тысяч прутьев и веток с засохшими листьями. В таком потолке много всякой нечисти. И скорпионы, и фаланги, и змеи. Персы их не боятся, а змей называют домашними, ядовитыми не считают и говорят, что живут они к «благополучию».

Уже после ликвидации Персидского фронта я жил лето восемнадцатого года под Тегераном на даче. Рядом с комнатой была глиняная терраса-площадка. Внутри площадки жили большие серые змеи. Там было гнездо. Ночью они выползали на террасу и собирали под столом крошки хлеба. Впрочем, я иногда видел их днем. С нами в комнате жили собаки. Они вели со змеями войну. Собаки заливались лаем, а иногда ночью в испуге врывались в комнату и вскакивали на кровать. Они боялись змей. Я хотел забить дыры камнями или убить змей, но, узнав о моем намерении, слуга наш, Шабан, отговорил меня.

– Арбаб, змея пусть живет… Тебе хорошо будет. Она – домашняя. Нехорошо змею убивать.

Я послушался совета перса.

– А что, сестрица, долго после этого скорпиона полковник болеть будет? – спрашивал сестру милосердия молодой драгун, вестовой полковника, рябой парень с голубыми глазами. Полковник уже не мог повернуть шеей. Он ворчал:

– Коньяку бы сейчас, все бы прошло.

Но коньяку не было. Сестра ничего не ответила вестовому и пошла хлопотать. Их было только две сестры милосердия, да человек пять санитаров. Они прибыли на одном фургоне из Керинда. Им было велено открыть питательный пункт. На фургоне была провизия, посуда, немного дров. Уже было несколько человек больных. Из эскадрона. Отсталых. Дрова сожгли в первые два дня. На третий – неожиданно из-под Ханекена прибыли раненые – около ста пятидесяти человек, да больных набралось уже около ста. Надо варить пищу, кипяток. Посылали санитаров везде, а дров достать не могли. Ведь в Серпуле нет зелени, нет деревьев, почти нет строений. Старшая из двух, двадцатидвухлетняя графиня Бобринская, не растерялась:

– Сжечь фургон, – приказала она санитарам.

– Сестрица, а как же назад поедете? – спросил кто-то, но ответа не получил.

Весело горело сухое дерево, слышен был запах горелой краски, а дым из-под костров на камнях, перемешиваясь с приятными запахами варившейся баранины, ел глаза, раздражал обоняние…