— Отлично, — сказала я, вставая из-за стола. — Я вообще не буду писать никакого заявления, а просто уйду. И вам придется меня уволить. И плевать я хотела на ваш договор.

— Иди. — Себастьян отошел в сторону, уступая мне дорогу. — Иди, пожалуйста.

Я сумела только подхватить рюкзак, чемодан и сделать один шаг в сторону двери… И застыла, но не по своей воле… Просто ноги перестали мне повиноваться — словно окостенели и приклеились к ковру. Наверное, такие приятные ощущения испытывают мухи, попавшие на липкую бумагу.

— Послушайте, — злобно и испуганно запричитала я. — Что вам от меня нужно? Вы что, ненормальные?

— Хорошо, я тебя отпущу. Ты хочешь ссоры — ты ее получишь. Но предупреждаю — если ты сейчас уйдешь, то никогда больше не увидишь ни меня, ни Даниеля. Ты никогда не сможешь попасть в «Гарду». И лишишься еще множества всяких возможностей, о которых даже не подозреваешь, — лишишься, так ничего и не узнав о них. Если ты уйдешь, то навсегда потеряешь то, что еще не успела найти. А потом можешь броситься с Большого Каменного моста, можешь слушать Шопена до звона в ушах, но только не жалуйся, что жизнь твоя не удалась, потому что ты сама сделала такой выбор. Иди!

Мертвея от этих слов, я сделала неверный шаг — ноги вновь обрели способность ходить. Потом еще один шаг, и еще…

И остановилась у лестницы… И обернулась… И увидела три ужасно симпатичных печальных лица. Представив, что вижу их в последний раз в жизни, я поняла, что не вынесу этого.

Вспомнив о том, что обнаружила сегодня у себя дома, виновато произнесла:

— У меня есть две интересные новости. Первая — я остаюсь. Вторая — за время моего отсутствия кто-то побывал в моей квартире и поставил в ней все с ног на голову.

— Так, — Себастьян выхватил чемодан у меня из рук, — и ты очень правильно решила, что тебе надо перебраться в другое место. Едем ко мне. Обсудим все в машине.

— А зачем мы поедем к тебе? — с интересом спросила я.

— Поживешь у меня, пока мы не разберемся с этим делом.

— У тебя? А ты ничего не боишься? — невинным тоном осведомилась я.

— А чего я должен бояться? — таким же невинным тоном откликнулся Себастьян.

— Ладно, поехали, — вмешался Даниель. — Ты не забыл, что нам сегодня еще предстоит экскурсия в морг?

В морг? — переспросила я.

Ну да. Хотим отдать последние почести одному из твоих приятелей-книголюбов, — усмехнулся Даниель.

В машине я подробно рассказала моим детективам об обыске и поделилась своими соображениями по поводу таинственных любителей книжных изданий. Одного только я так и не сказала — того, что книга находится у меня. Выслушав мой рассказ, Себастьян и Даниель обменялись многозначительными взглядами и сошлись на том, что, пока они будут разбираться в этом деле, я должна соблюдать предельную осторожность.

— Они тебя каким-то образом вычислили, — задумчиво произнес Себастьян, — и решили, что Пауль что-то тебе передал. Вернее, не «что-то», а, скорее всего, ту самую книгу, из-за которой, похоже, разгорелся весь сыр-бор.

— Но он мне ничего не передавал! — Я сделала удивленное лицо и вкрадчиво спросила: — А с чего ты вообще взял, что это книга?

Себастьян с Даниелем снова переглянулись, и первый туманно ответил:

— Да есть причина. Потом объясню.

Относительно визита в морг между мной и Себастьяном разгорелась жаркая дискуссия. Я настаивала на том, что должна посмотреть на убитого. Себастьян ответил, что уже достаточно налюбовался на меня в бессознательном состоянии, что весь лимит любопытства по этому поводу у него давно исчерпан и что покойнику придется как-нибудь обойтись без меня. Но я так ныла, зудела и нудила, что Даниель в конце концов сказал, что, так и быть, он возьмет меня под свой контроль, но, если я опять свалюсь в обморок, будет носить меня на плече, словно мешок с картошкой. Себастьян, сдавшись, устало махнул рукой, и победа осталась за мной.

При виде меня капитан Захаров, ждавший нас у дверей морга, сморщился, словно у него стрельнуло в ухе.

— Я думал, вы, ребята, только слегка нечисты на руку. А вы еще, оказывается, и на голову слабы, потому что по граблям как по паркету ходите. А вы, девушка, еще в обморок не нападались?..

— Это не повторится, — твердо сказала я.

— А мне-то что? Пусть ваши кавалеры пустоголовые об этом заботятся. Кстати, у меня для них одна интересная задачка есть.

Наши шаги гулко отдавались в освещенном люминесцентным светом коридоре.

Что за задачка? — спросил Себастьян.

Куда девались пятьдесят тысяч долларов из квартиры Быстрова?

А что с ними случилось? — изумилась я.

— Их уложили в чемоданчик, чемоданчик отвезли под конвоем на Петровку, а когда открыли, в чемодане оказались…

— Этикетки от «Нарзана», — прошептала я.

— Что? — подозрительно переспросил Захаров.

— Ничего-ничего, — пихая меня локтем, ответил Даниель. — Это она классику цитирует.

— Очень в точку цитирует, — пристально глядя на меня, сказал Захаров. — Этикеток-то не было, зато вместо нормальных пачек в чемодане оказались «куклы» — резаная бумага, а верхние купюры — фальшивые. Скандал жуткий, никто ничего понять не может.

Частные сыщики дружно рассмеялись. В гулком коридоре смех прозвучал как-то зловеще.

— Не грусти, капитан. — Даниель зачем-то подмигнул мне. — Если найдем твои доллары — вернем. Только сдается мне, что такие суммы, раз пропав, больше уже не находятся.

— То-то и оно, — вздохнул Захаров. — В том-то вся и штука.

Патологоанатом — низкорослый лысый живчик в очках — произнес длинную тираду, из которой я не поняла ни единого слова, хотя интуиция подсказала мне, что речь шла о характере ранения и о причине смерти. Судя по тоскующему взгляду Захарова, он понял не больше моего.

— Вы, Яков Борисович, покажите нам труп, пожалуйста, — сказал он почти жалобно. — И повторите, если вас не затруднит, все, что вы нам сказали, только по-русски.

Яков Борисович подвел нас к тележке, где под простыней угадывались очертания мертвого тела, и, откинув простыню, повторил сказанное ранее в более понятной редакции. Но этих слов я не услышала, потому что во все глаза смотрела трупу в лицо.

Это был «липовый» охранник, отправивший меня к Валетовой. Он же — любитель хиромантии.

— А еще, — бодро тарахтел Яков Борисович, — на трупике нашем есть одна интересненькая особенность. Будьте добры, душа моя, помогите мне повернуть его.

С помощью страдальчески сморщившегося Захарова труп был перевернут на живот.

— Душа моя, — забеспокоился Яков Борисович, обращаясь уже ко мне. — Спиртику нашатырного не желаете? Что-то у вас личико побледнело.