Блондинка отъезжает, а я вспоминаю сцену из своего любимого фильма – бой на мечах между Иниго Монтойей и Уэсли из «Принцессы-невесты». Там есть момент, когда Иниго понимает, что Уэсли такой же опытный фехтовальщик, как и он сам. Лицо Иниго меняется от неожиданности, на нем появляется страх, потом глаза расширяются от уважения, а затем возникает изумление, которое говорит: «Что ж, он может меня убить, но это хотя бы будет интересно». Я снова смеюсь. Неловко и с горечью. Впервые я признаю, что Крейг – достойный противник. Я считала себя плохой, а Крейга – простым, истинным, золотым. Но оказалось, он такой же опытный фехтовальщик, просто скрывал свое потрясающее умение причинять боль. И я думаю: «Ага! Вот ты какой! Отлично сыграно. Я тебя недооценивала. Ты – сложная личность, и ситуация становится интересной. En garde!»

За моей спиной психолог спрашивает:

– Почему, Крейг? Почему ты решил рассказать об этом сегодня?

Шепот Крейга еле слышен:

– Я наблюдал за Гленнон. Она пишет и говорит о своих проблемах. Честно признается, кто она такая. Считает, что только правда позволяет ей сохранять здоровье. Она выложила всю неприглядную правду о себе, и люди все же любят ее. Я просто хочу понять, может быть, и мне стоит поступить так же. Мне нужно знать, сможет ли она любить меня настоящего.

Я осторожно поворачиваю свое кресло, чтобы видеть лица обоих мужчин. Смотрю на часы на стене над окном. Время идет. Через пятнадцать минут меня будут ждать дети. На мгновение я задумываюсь, какими будут их лица, когда они узнают, что, пока они рисовали радугу в школе, их семья распалась. А потом отгоняю эту мысль. Эта боль – ухаб на дороге, который нужно объехать. Я смогу сделать то, что нужно. Я отталкиваюсь и поднимаюсь с кресла. Снимаю свой свитер и держу его в руке. Я заставлю свое тело не дрожать. Взгляды обоих мужчин одновременно следуют за мной. Сначала я смотрю на психолога и говорю:

– Вам нужно заменить диван в своем кабинете, чтобы женщины могли достать ногами до пола. – Потом поворачиваюсь к Крейгу: – Я не представляю, сможешь ли ты когда-нибудь получить то, что хочешь. Но точно знаю, что получишь это ты не от меня. Для меня тебя больше не существует. Кем бы ты ни был! Ты разрушил нашу семью, и я никогда не прощу тебя. Никогда! Я ухожу – мне нужно забрать детей из школы. За вещами приходи завтра, пока они еще будут на занятиях. А потом держись подальше от нас. Ты – яд нашей жизни.

Я беру свою сумочку и свитер и направляюсь к двери. Прохожу через длинный коридор и оказываюсь на улице. Я превращаюсь в женщину, которая спешит к своей машине. Интересно, наблюдает ли кто-нибудь за мной из окна, гадает ли кто-нибудь, знаю я своих близких или нет, пытается ли кто-нибудь дотянуться ногами до пола.

* * *

На улице тепло и светло. Я останавливаюсь, чтобы глаза привыкли к свету. Мне нужно собраться с мыслями. Я чувствую себя туристом, который вышел из аэропорта и оказался в новой, чужой стране. Синева флоридского неба ослепляет. Звуки кажутся очень резкими и чужими – крик цапли, выхлопы автомобилей, шум пролетающего самолета. Жар солнца удивляет меня. Тепло существует – и это интересно. Я уговариваю себя жить настоящим и обращать внимание на все. Мне нужно заметить гораздо больше, чем я замечала раньше. Прежде я многое упускала. Мое счастье и покой основывались на фантазиях и вымыслах. Новая я путешествую в одиночку и не могу больше позволить себе такой роскоши. Реальность. Только реальность. Тебе нужно понять, что РЕАЛЬНО, Гленнон. Глаза у меня распахиваются. Спина выпрямляется, а подбородок поднимается, как у солдата. Я чувствую, что готова вдохнуть целые галлоны воздуха, словно только что понюхала ароматическую соль. Все жалит меня, но я непреклонна.

Я подхожу к своему серому минивэну. Он прочный, большой и надежный – точно такой же, каким я его оставила. Но, взявшись рукой за ручку, я вновь ощущаю прилив жгучей ненависти. Я отступаю и быстро понимаю, что ненавижу этот минивэн. Я отступаю еще на шаг и смотрю на машину издали. Автомобиль превращается в символ моей десятилетней преданности, жертвенности и наивности. Машина буквально кричит: «Я жена! Я мать! Вот кто я! Может быть, я и не ослепительно красива, но я люблю свою жизнь!» Этот минивэн – живое доказательство моей глупости.

Мне хочется бросить ключи в сточную канаву за спиной и уйти прочь навсегда. Но поскольку я мать, такие драматические жесты для меня недопустимы. Я должна быть твердой. Я должна быть спокойной. Я должна думать о своих детях, которые еще не увидели волны, готовой их захлестнуть. Должна быть решительным капитаном нашего тонущего корабля. Я должна улыбаться, когда мы пойдем ко дну, чтобы все могли потонуть спокойно.

Я забираюсь в свой ужасный минивэн. Впервые в жизни я понимаю, как мало достоинства в том, что миниатюрная женщина водит огромную машину. Черт, почему мне ничего не подходит? Я бросаю взгляд на груду цветных книжек, тетрадок, банок с яблочным соусом, игрушек. Может быть, со временем мои дети будут смотреть на все это так же, как я на свою машину: все это пустое напоминание о старом, далеком мире. Когда-нибудь они посмотрят на все это новым взглядом очнувшихся людей и подумают: «Надо же! Цветные книжки! Помню, когда главной моей проблемой было умение писать ровно! Мама, помнишь минивэн? Помнишь, когда главной твоей проблемой было вовремя привезти нас на футбол? Ты вечно не могла найти мои шиповки, помнишь? Мы были такими чудесными, правда?»

Я трогаюсь с места. Потом останавливаюсь на светофоре. Я помню, где нужно повернуть. Супружеская пара переходит улицу. Я улыбаюсь и машу им. Собственная улыбка удивляет меня и заставляет гордиться собой. Посмотрите на меня. Со мной случилось худшее, что только могло случиться, но я спокойно управляю машиной и улыбаюсь прохожим. Улыбаясь, я снова становлюсь двумя людьми одновременно. Я – женщина, которая только что потеряла всю свою жизнь, и одновременно я – ее представительница: я веду машину, улыбаюсь и машу. Я снова официально становлюсь «мы». Боль расщепляет нас пополам. Когда страдающая женщина твердит: «Со мной все в порядке, все в порядке», это происходит не потому, что действительно все в порядке. Просто внутреннее «я» заставляет внешнее «я» твердить эти слова. Иногда внутреннее «я» даже выскальзывает наружу и говорит: «С нами все в порядке». Окружающие считают, что женщина говорит о себе и своих близких, но это не так. Она говорит о двух своих «я»: об уязвленном истинном «я» и о своей представительнице, созданной для публичного употребления. Боль превращает одну женщину в двух, чтобы ей было с кем прогуляться или посидеть в темноте, когда все остальные уйдут. Я не одинока. У меня есть мое страдающее «я». Но есть и бодрая представительница. Она продолжит существовать. Может быть, я смогу навсегда скрыть свое страдающее «я», отправить в мир свою представительницу, и она будет улыбаться, махать рукой и вести себя так, словно ничего не случилось. Дома мы сможем дышать, а на людях будем вечно притворяться.

Я останавливаюсь у следующего светофора. Ноги мои начинают дрожать – сначала слегка, потом сильнее. Они уже колотятся о стойку руля. Нужно это прекратить. Я прижимаю колени руками, но ноги дрожат все сильнее. Может быть, внутреннее «я» узнало о моем плане по его сокрытию и не хочет оставаться невидимым. Может быть, именно оно и управляет моим телом. Я потеряла контроль над своей жизнью и семьей, а теперь теряю его и над собственным телом. Скоро загорится зеленый свет. Я в панике. Тело кричит, что мне нужно сказать кому-то правду. У меня есть единственный способ справиться с собой: нужно позвонить сестре. Аманда берет трубку после первого же звонка.