Можно, конечно, считать, что речь идет о «диких половцах», обитавших поблизости от черниговского пограничья и привлеченных Ольговичем в данный поход потому, что среди них было много друзей, в том числе хан Селук. Однако то обстоятельство, что Всеволод был тогда киевским князем, а также последующие сообщения летописи, свидетельствующие о «западном» направлении интересов какой-то части «диких половцев», позволяют все-таки полагать, что эта группировка обитала где-то на западе от Киевского княжества. В 1151 г. в летописи записано, что какие-то «дикие половцы» вместе с уграми (венграми) помогали киевскому князю Изяславу вести борьбу против Юрия и Ольговичей. Они же в 1159 г. должны были участвовать в планировавшемся киевским князем походе против Ивана Берладника, земли которого находились в Прутско-Днестровском междуречье. Князь ждал их на западной границе – у городка Мунарева. Ясно, что не донские «дикие половцы» были участниками этих событий.

Под 1162 г. в летописи сохранился рассказ о большом совместном походе князей западных княжеств (в частности, Галицкого) и черных клобуков на Киев – на одного из Ольговичей, захвативших после смерти Юрия киевский стол. «Дикие половцы» в этом походе были на стороне Ольговича – они «устрегоша рати» и предупредили князя о надвигающейся опасности. Видимо, узнать об этом походе «дикие половцы» могли только в том случае, если сами они занимали земли, находившиеся на пути или поблизости от пути этого собиравшегося войска. Эти земли находились, возможно, в междуречье верховий Буга и Днестра на южной окраине Галицко-Волынского княжества. Им мог принадлежать и раскопанный Н. Е. Бранденбургом Каменский могильник, прослеженный на котором погребальный обряд свидетельствует о сильной этнической смешанности хоронившего там своих родичей населения. В то же время преобладание явно половецких черт в погребальном обряде (камни в насыпях, восточная ориентировка, захоронение целых туш коней) говорит как будто о преобладании в этой группировке половецкого этнического элемента. Появление на территории, занятой кочевниками, могильников является одним из важнейших признаков, подтверждающих возникновение здесь хотя бы относительной оседлости. Видимо, образ их жизни, экономика и социальные отношения были очень близки к черноклобуцким. Следует сказать, что «дикие половцы» не стали вассалами русских князей, они не селились на русских землях, а кочевали только поблизости от них как на востоке, так и на западе. Однако в середине XII в. примерно в течение двадцати лет они были союзниками русских князей в их междоусобных драках, причем, как правило, на стороне Ольговичей. Против половцев они не выступали ни разу. После 1162 г. «дикие половцы» 33 года не упоминались летописцем, хотя, судя по Каменскому могильнику, относящемуся ко второй половине XII в., продолжали жить на занятых ранее землях. О них «вспомнили» только в 1195 г., когда к власти в Киеве пришел князь Рюрик. Он начал свое княжение с миротворчества: сумел помирить всех князей и затем «роспусти дружину свою, и братию свою, и дети своя: и дикии половци отпусти в вежи своя, одарив я дарами многими» (ПСРЛ, II, с. 690). Уже в следующем году мир кончился, Рюрик стал собирать силы для борьбы с Ольговичами и привлек диких половцев. Видимо, в этих событиях принимала участие опять-таки западная группировка. И это было в последний раз.

В заключение главы обратимся еще к одному степному наименованию, появившемуся на страницах летописи одновременно с черными клобуками и «дикими половцами». Это бродники – отряды вольных русских степных поселенцев, аналогичных казачеству, возникшему в степях на 500 лет позднее. Название «бродники» происходит от слова «бродить», близкого по смыслу тюркскому корню «каз» (кочевать), от которого образовалось слово «казаки». Для локализации месторасположения в степях броднических поселений в нашем распоряжении есть только косвенные данные. Бродники упоминаются, как правило, вместе с половцами, связанными с Черниговским княжеством (с Ольговичами).

Отсюда можно сделать вывод, что они жили где-то рядом с этими половцами, кочевавшими, как мы видели, в бассейне Дона. В археологических разведках, которые наш отряд вел на среднем Дону (в Воронежской области), были обнаружены остатки (скорее следы) нескольких кратковременных небольших поселков (почти кочевий), характеризующихся находками на них обломков типичных древнерусских горшков XII в. Не исключено, что эти поселки, расположенные в устьях маленьких правых притоков Дона, в скрытых от врагов и ветров овражках, принадлежали выходцам из Руси, бежавшим от притеснений боярства и князей, – бродникам. Возможно, что отдельные их группы находились не только на среднем Дону, но и в других, отдаленных от Дона районах степи. Вероятно, бродниками были основаны поселки, остатки которых, обнаруженные на нижнем Днепре и сопровождавшиеся обширными христианскими кладбищами, характеризуются находками обломков типичных русских сосудов. Последний раз в летописи они были упомянуты в кровавый 1223 г. как участники битвы на Калке. Характерно, что бродники вместе с половцами первыми дрогнули и начали отступать под напором врага. Они чувствовали себя гораздо ближе к кочевникам, чем к русским воинам. Видимо, к этому времени (через три поколения после первого упоминания) бродники в основной массе слились с половцами. Это естественно: в степь из Руси бежали мужчины, жен они брали не с далекой родины, а из ближайших кочевий, а следовательно, большинство их в начале XIII в. только на четверть были русскими. Впрочем, к тому времени и в самих половецких кочевьях было много таких же «квартеронов»: браки между представителями двух миров – русского и степного – были постоянными.

Итак, мы познакомились с двумя видами соподчинения кочевников на Руси. Один из них – вассальный - распространился широко во всех граничивших со степью русских княжествах. Союзнические, как бы «федеральные» отношения поддерживали с этими же княжествами «дикие половцы», а иногда в них вступали и бродники. Летопись сохранила сведения еще об одной форме использования русскими князьями кочевнических воинов, преимущественно из числа рядовых пленников. На Руси они превращались в княжеских слуг. Под 1015 г. в летописи говорится о поваре князя Глеба «именем Торчин», который зарезал юного князя по приказу «окаянного Горесара». Аналогичные «грязные дела» поручались и Баидюку – «отроку» Владимира Мономаха, который пригласил Итларя в баню, где хана убили (1095 г.), и овчуху «торчину именем Береньди», выколовшему по приказу своего князя глаза князю Васильку (1097 г.). Все они относились, вероятно, к беднейшей части пленных воинов или даже захваченным вместе с вежами рядовым пастухам. Как мы видим, на Руси они исполняли обязанности слуг низших категорий: повара, овчуха, седельника. Был среди них и «отрок», т.е. самый младший, но все-таки дружинный «чин». Были пленными и «кощеи» – взятые на поле битвы главы семей (аилов, кошей), не могущие по каким-то причинам выкупиться из плена. Эти своих не предавали. Так, в 1170 г. кощей Иславич попытался предупредить своих (правда, поздно!) о надвигающихся на них полках девяти русских князей. Таких «кощеев» можно было использовать только в междоусобицах. Там они, как и беднейшие пленные, не жалели русских (ни своих «господ», ни чужих). Иногда в летописи назывались имена тюркоязычных воинов, вероятно, перешедших на службу к князьям: «половчанин именем Куман» (1096 г.), Кулмей (1097 г.), Горепа и Судимир Кучебич (1147 г.), Олбырь Шерошевич (1159 г.) и др. Все это не пленные, презрительно именуемые общей кличкой «кощеи», а придворные и дружинники, которых князья направляли друг другу в качестве послов, которым поручали возглавлять часть войска. Но и этих как будто бы верных и проверенных придворных привлекали обычно только в межкняжеских распрях. В степи с ними не ходили.