Викентьев подошел к окну. Колония была окружена двойным кольцом: внешнее составляли серые мундиры милиции, внутреннее — зеленые гимнастерки роты охраны. В центре мельтешили черные комбинезоны заключенных.

Викентьев увидел, как из сгоревшей оперчасти черные, будто закопченные, фигурки выволокли тяжелые закопченные сейфы и пытались их взломать. Подходящего инструмента в жилой зоне не было, но при достаточном времени и желании вскрыть металлические ящики можно и подручными средствами. Желание у бушующей толпы имелось, значит, во времени следовало их ограничить.

Голиков в очередной раз дал обтекаемый ответ: «Смотри по обстановке. Взаимодействуй с командиром роты». Командир роты высказался более определенно: «Полезут на ограждение — открою огонь. Сейчас вводить в зону людей рискованно, а оснований стрелять нет». Каждый из них прав и неуязвим в своей правоте для всех будущих комиссий и служебных расследований. Зато отчетливо вырисовывалась фигура козла отпущения — начальника ИТК-7, допустившего бунт и не сумевшего стабилизировать обстановку. Если будут взломаны сейфы, то несколько десятков человек постигнет судьба злосчастного Ивлева, что, естественно, усугубит вину начальника.

Взбешенный Викентьев, намертво сжав челюсти, посмотрел в бинокль, разглядывая беснующуюся на крыше группу осужденных, и сразу увидел Хана. Скаля стальные зубы, он отдавал команды черным комбинезонам, швырял в отступивших солдат обломки шифера, делал непристойные жесты и победно хохотал. Он выполнил обещание: он держал зону. И Викентьев принял решение.

— Внимание, — сказал он в мегафон, и усиленный динамиком голос звучал, как всегда, спокойно. — Говорит начальник колонии подполковник Викентьев. В последний раз приказываю прекратить беспорядки. Немедленно отойти от сейфов, очистить крышу, всем построиться у своих отрядов. Даю три минуты. При неподчинении открываю огонь.

Викентьев отложил мегафон и взял автомат. Отстегнул снаряженный магазин, выщелкнул из него пять патронов, вложил их в запасной «рожок» и вставил на место. Поставил на одиночную стрельбу, передернул затвор, взглянул на часы.

— Блефуешь? А если не испугаются? — спросил командир роты.

— Готовь своих людей, — не отвечая, сказал Викентьев. — Сейчас они сдадутся, и мы войдем в зону.

Он опять посмотрел в бинокль. Черных комбинезонов вокруг сейфов поубавилось, и оставшиеся трудились уже с меньшим рвением. Несколько человек пытались уйти с крыши, их не пускали. Хан ударил одного куском шифера по лицу.

Словно на полигоне, Викентьев опустился на колено, оперся локтем на подоконник, прицелился в черные комбинезоны на крыше.

В превращенном в штаб вестибюле общежития стало очень тихо.

Бах! Бах! Бах! Бах! — туго обтянутая мундиром спина начальника «семерки» дернулась четыре раза.

Хану пуля угодила в лицо, отброшенный ударом, он споткнулся о низкое ограждение и бесформенным кулем рухнул на землю. Сбитыми кеглями вразброс упали еще три черные фигурки.

Викентьев перевел ствол автомата вниз, туда, где ошеломленно замерли над сейфами двое самых упорных осужденных.

Бах! Видно, по инерции Викентьев нажал спуск еще раз, но затвор лязгнул вхолостую. На полу крутились отскочившие от стены горячие гильзы. Все было кончено. С момента объявления Викентьевым ультиматума прошло три минуты сорок секунд.

Еще через пять минут рота охраны и администрация колонии беспрепятственно вошли в зону. Бунт был подавлен.

Старожилы «семерки» оценили решительность начальника и также то, что выпущенные им пули попали только в баламутов из ИТК-2. Масса всегда на стороне победителя и всегда ищет виновников поражения. Хан и его подручные и так успели нажить немало врагов, а теперь, когда всем предстояло отведать резиновых палок, этапов и штрафных изоляторов, зачинщиков не мог спасти никакой авторитет. Оставшихся в живых измордовали до полусмерти и сложили у КПП как дань возвращающейся законной власти.

Избежавший незавидной участи заложника прокурор дал заключение о правомерности применения оружия. Это спасло Викентьева от еще больших неприятностей, но в соответствии с общераспространенным бюрократическим ритуалом «принятия мер» он был изгнан из начальников и назначен на унизительную маленькую майорскую должность, только чтобы досидеть до пенсии.

Предложение возглавить спецопергруппу «Финал» он принял по двум соображениям: деятельная натура требовала активной работы, ответственных заданий, докладов на высоком уровне, словом, вращения в центре событий. А кроме того, он ненавидел уголовную пакость и считал полезным освобождать общество от самых опасных и мерзостных тварей, носящих по недоразумению человеческое обличье. Правда, приняв участие в первом исполнении, он понял — это совсем не то, что расстрелять с сотни метров бунтующую толпу зэков. Противоестественность процедуры вызывала протест всего его существа, хотя Викентьев никогда не считал себя слишком эмоциональным или впечатлительным.

Но обратного хода не было, к тому же наставник помог, он великий философ, когда надо оправдать приказ или служебный долг. Викентьев пересилил себя и однажды почувствовал, как внутри что-то сломалось, лопнул стержень изначально заложенных в каждом человеке представлений о возможном и недопустимом… И все стало на свои места: восстановился сон и аппетит, перестали мерещиться всякие рожи по углам… Викентьев всегда гордился железной волей и лишний раз убедился, что она его не подвела. Работа есть работа.

Вот только привлекать новых сотрудников в группу было чертовски неприятно. Ведь он знал, что им предстоит пережить, он помнил про спившегося дрожащего Титкина, который и сейчас, после восьми лет, проведенных на пенсии, до крови стирает руки пемзой, оттирая что-то, видимое только ему. А ведь и был всего-то шестым номером, открывал ворота да обеспечивал кладбище… И Фаридов с его галлюцинациями…

Сергеев — на что крепкий парень, а ведь болезненно переносит, хотя виду не подает, не привык за три года. Даже наставник на него не действует… А Попов как перенесет? Правда, держался молодцом, чуть-чуть не шлепнул Удава, повезло ему с первым объектом! Может, и лучше было бы, если б выстрелил. Конечно, сбой в работе группы, генерал бы не похвалил… Да и прокурор с врачом недовольны были бы — лишнее беспокойство. Ничего, приехали бы на «Волге» за полчаса, на месте акт бы и составили. А паренек, глядишь, самый трудный барьер с разбегу и проскочил бы, а дальше оно уже полегче. Хотя кто знает, как бы оно обернулось… Пусть идет как идет. Он, дурашка, спрашивал, можно ли жене рассказать… Еще не понял, кем себя почувствует… После исполнения вопрос сам собой отпадет — под пыткой не признается, где был да что делал… Стыд надежней подписки рот закрывает. Хотя чего стыдиться…

Викентьев тяжело вздохнул, так что невозмутимый Сивцев скосил глаза в сторону подполковника. Супруга начальника была дьявольски ревнива и болезненно переживала ночные отлучки мужа. Наплел пару раз про срочные задания, да баба настырная — оседлала телефон: кабинет не отвечает, дежурный Викентьева не видел, про ЧП и неотложные дела не слышал… А он заявляется под утро, да еще с запахом — стресс-то надо снять… И понеслось, чуть не до мордобоя… Как уж он ни ухищрялся — то в кабинете спал на стульях, чтобы глаза не мозолить: уехал в колонию на сутки — и дело с концом, то побег придумает, то засаду… Раз прошло, два — со скрипом, три — кое-как, но сколько можно лапшу вешать? И снова — как на исполнение, так скандал! Тут нервы тратишь, а домой вернулся — опять, и неизвестно, где больше… Хотя чего неизвестно, ясное дело, Лидка больше здоровья отнимает, чем исполнение! И сегодня гавкаться предстоит, оправдываться, успокаивать.