— Кейс-то… твою мать!.. — в очередной раз проворчал Турецкий. — Не возьму, так затопчу…

Черных и Завгородний его сейчас не интересовали. Живы — и ладно. Дойдет и до них, но пока главное — документы.

С документами получилось, как во время того пожара в библиотеке: тысяча книг сгорели в огне, еще три тысячи потонули в воде, вылитой пожарными на огонь… Улетели бумаги недалеко, но кое-что успело намокнуть, еще кое-что порвалось под сапогами, а может быть, и оказалось безвозвратно втоптано в мох… Турецкий заставил недовольных омоновцев ползать вместе с ним на карачках, перебирая каждую травинку. Куча мокрой мятой бумаги вываливалась из уцелевшей половинки кейса. Кто-то сбегал в пикап и принес пластиковый мешок. Мрачно запихнув в него компромат и продолжая костерить на чем свет всех и вся, и Снегирева в особенности, важняк направился к машине, которая ждала его на шоссе.

Скоро деревня Эммаус осталась далеко позади, но чудное название это Турецкий запомнил на всю жизнь.

6.30

Иногда Алексей Снегирев проявлял невероятную, ни в какие ворота не пролезавшую наглость. И на ней, что самое интересное, выезжал.

Вот так и теперь. Нормальному человеку полагалось бы приобрести стойкую аллергию ко всем и всяческим дорогам и постараться как можно дольше не подходить близко ни к одной. Киллер вышел обратно на шоссе примерно через полчаса после побега. К этому времени на руках у него, скрывая повязки, угнездились темные нитяные перчатки, а в лесу, под торфяной кочкой, остались для будущих археологов два шприц-тюбика. По счастью, на черных джинсах кровь была почти не видна, так что особо и отчищать не пришлось.

Киллер выбрался на шоссе, по которому его только что везли под конвоем, возле указателя «Т/б Спутник 0,1» и принялся голосовать.

Шестая по счету машина осветила его фарами и остановилась. Он рысцой подбежал, заглянул внутрь и весьма удивился.

Как всем известно, в нынешние благословенные времена водители предпочитают голосующих на обочине просто не замечать. И правильно делают. А если едут в одиночку, то даже и днем. И даже в городе. Не говоря уже про глухой ночной час на загородном шоссе.

Водитель рыжих потрепанных «Жигулей» был в машине один. Против света его трудно было разглядеть, но вот протянулась рука, щелкнула, раскрываясь, дверца, Алексей заглянул внутрь и по инерции спросил молодую девушку, сидевшую за рулем:

— До города довезете?..

— Залезай! — кивнула она.

Он решил загодя утрясти все вопросы и потянулся к поясной сумочке:

— Сколько?..

— Да ну тебя! — обиделась девушка. — Ему говорят залезай, а он ушами хлопает. Так ты, блин, едешь или здесь остаешься?..

Киллер стащил с плеч лямки рюкзака. Шевелить руками было по-прежнему больно, но, благодаря промедолу, по крайней мере терпимо. Девушка выбралась из машины и открыла багажник:

— Укладывай.

В багажнике валялся перемазанный землей огородный инвентарь. Девушка расстелила старый клетчатый плащ, чтобы не испачкать красивый красный рюкзак. Киллер слегка потряс ее тем, что приподнял импровизированную подстилку и устроил рюкзак прямо на лопатах и сложных приспособлениях для прополки, именуемых в народе «моргаловыкалывателями». А плащ набросил сверху, подвернув уголки.

— Ну ты даешь! — только и сказала она.

Когда они забрались в машину и раздолбанные «Жигули» покатили вперед, Алексей не удержался и все-таки спросил ее:

— И не страшно вам незнакомого мужчину среди ночи в машину сажать?..

Она только хмыкнула:

— У меня коричневый пояс по тэквондо. Когда был еще зеленый, подошли ко мне двое. С ножичком. И что? Обоих за одно место в отделение оттащила.

— Здорово! — с уважением сказал Алексей. — Это вы там кирпичи ногой разбиваете?

— И ногой, и рукой. — Девушка отвернулась от дороги, протягивая действительно крепкую твердую ладошку в велосипедной перчатке: — Меня Варей зовут.

Алексей обождал, пока после рукопожатия в глазах улягутся искры, и представился Славиком. Это вполне соответствовало паспорту, который он загодя переложил в сумочку из рюкзака.

Была и другая вещь, которую он оттуда извлек. Портативный проигрыватель для лазерных компакт-дисков, казавшийся еще миниатюрней в его пальцах, ставших толстыми и неуклюжими. Варя с любопытством косилась, как он заправлял внутрь блестящую радужную пластинку, прилаживал крохотные наушники и нажимал пуск.

— Что слушаем-то? — поинтересовалась она.

— «Сплошь в синяках»…

— Класс! — обрадовалась Варя. — Дай одним ухом послушать!

Ему было не жалко. Так они и ехали дальше: у каждого по наушничку в ухе. У нее в правом, у него в левом. Электроорган выдавал торжественные аккорды. На колеса наматывалось шоссе, и Алексей даже заподозрил, что, возможно, рановато похоронил предстоявшую вечером встречу. Это было хорошо. Уговор дороже денег. А впрочем, не говори «гоп»…

По раскаленным пескам и по тонкому льду,

Битый и мятый, уставший чего-нибудь ждать,

Словно по минному полю, по жизни иду,

Нету тропинки, и неба почти не видать.

Где я прошел, те дорожки давно заросли

Мертвой полынью, забвения горькой травой.

Белые крылья мелькают в далекой дали.

Черные крылья — над самой моей головой.

Кто я такой — у кого бы ответа спросить?

Кто я такой и откуда? Зачем я живу?

Где же то зеркало, что без прикрас отразить сможет судьбу, вещий сон показав наяву?

С каждой зимою все больше жестоких потерь,

Только растет и растет неоплаченный счет.

Белые крылья все дальше относит метель.

Черные крылья почти задевают плечо.

Жизнь не пустышка, пока тебя кто-нибудь ждет.

Если ты нужен кому-то — не бойся беды.

Знай: увенчает зарю лебединый полет,

Вспыхнет окно огоньком путеводной звезды.

Как я хочу, чтобы сбылся обещанный сон!

Ляжет прямая дорога, светла и чиста.

Белые крылья скрывает седой горизонт.

Черные крылья все ниже, все ниже свистят…

* * *

Когда обозначились признаки скорого появления гаишного пункта, Алексей попросил Варю остановиться:

— Там небось опять террористов чеченских каких-нибудь ловят, проверяют кого ни попадя… Знаешь, лучше ты меня высади. Привяжутся, начнут трясти, откуда да кого в машине везешь…

Варя хмыкнула:

— Тоже мне, лицо кавказской национальности. Из тебя террорист, как..

Он пошевелил руками:

— Как из дерьма масло: мазать можно, есть нельзя. Ты все-таки смотри… почти приехали, я дальше как-нибудь сам. Высадишь?