В письме главному редактору «Ивнинг ньюс» от 10 марта 1920 года Симонов указывал на «хорошую возможность установить прямые торговые отношения» между Австралией и Россией и призывал сделать это «скорее, пока не будет слишком поздно». Говорилось, что объем этой торговли может составить до 10 млн. фунтов ежегодно и «Советская Россия вполне готова к этому»[180].

Совместно с австралийскими бизнесменами Симонов разрабатывал конкретные проекты, например, экспорта российской древесины в Австралию с Дальнего Востока[181]. Пытался заинтересовать Москву в перспективности научно-технического взаимодействия с Австралией. Через Мартенса направил для передачи в центр «описание изобретения и экспериментов для интенсивного использования низших сортов угля». 22 апреля 1920 года из Нью-Йорка пришел ответ – Симонова благодарят, документация переслана в Москву[182].

Он обращался напрямую к Чичерину, старался заинтересовать наркома заманчивыми, с его точки зрения, перспективами торговли с Австралией. «Многие из коммерсантов желают восстановить торговые сношения с Россией. Здесь страшно нуждаются в нашем лесе. Можно продать миллиона на два фунтов. Две фирмы предлагали мне заказы по полмиллиона фунтов»[183].

Симонов подчеркивал, что он следовал советам Мартенса – это, как он надеялся, должно было сыграть в его пользу в глазах Чичерина. «Руководствуясь до некоторой степени активностью тов. Мартенса в Америке, я возобновил свою официальную активность с посылки федеральному премьеру меморандума, где я объяснял положение Советской России и указывал на обоюдную выгодность возобновления торговых сношений между Россией и Австралией»[184].

Симонов сообщал, что на протяжении всего 1920 года он стремился добиться отклика от австралийских коммерческих и промышленных кругов. Это было невероятно сложно, ведь в глазах предпринимателей советский представитель, большевик мог быть кем угодно, только не деловым партнером – «годился только, чтобы его пристрелить (“was good only to be shot”)»[185]. Но Симонову (он указывал на это без ложной скромности), все-таки удалось заставить австралийцев прислушаться к себе – это стоило немалых трудов, особенно с учетом отсутствия «контактов и инструкций из Советской России, а также соответствующего финансирования»[186]. Он упоминал крупного австралийского торгового брокера Ф. Ч. Мардела, готового способствовать взаимодействию с Советской Россией. Благодаря ему «даже в министерстве торговли, самом твердолобом из австралийских министерств стали благосклонно относиться к возможности торговых связей с Советской Россией».

Осторожно замечая, что торгово-экономическое сотрудничество Москвы с Австралией, конечно, не должно опережать подобное сотрудничество со странами Европы (Симонов давал понять, что не «тянет одеяло на себя» и свое место знает), он докладывал о своих достижениях. Речь шла о предварительной договоренности с крупной корпорацией “Pacifc Supply Company”, головной офис, которой находился в Дании. Оттуда до Москвы было добраться значительно легче, чем из Мельбурна или Сиднея. Симонов заверял, что эта корпорация могла взять на себя осуществление торговли между Советской Россией и Австралией, а также содействовать торговым контактам РСФСР на европейском направлении.

Он обещал, что советско-австралийская торговля за пару лет выйдет на уровень четырех млн. фунтов (два миллиона – на экспорт и два – на импорт), и это только начало. В перспективе стоимость товарооборота должна была возрасти до 10 млн. фунтов. По мнению Симонова, уже в марте 1921 года можно было бы заключить советско-австралийское соглашение с тем, чтобы через 6–7 месяцев «началась реальная торговля»[187].

Петр Фомич не скрывал своей личной заинтересованности в достижении поставленной цели, это позволило бы ему добиться от австралийского правительства признания в качестве, пусть, не дипломатического, а торгового представителя РСФСР. Согласия Лондона на это не требовалось. Одновременно выражалась надежда, что как только соглашение будет подписано ему пришлют в помощь «какого-нибудь абсолютно надежного человек или несколько человек из России»[188].

Наряду с зондажем деловых кругов и поиском торговых партнеров он выяснял возможность оказания австралийцами гуманитарной помощи России. Зимой 1920–1921 годов там начался страшный голод, охвативший около 30 губерний, республик и областей с населением более 40 млн. человек. Симонов сообщал в НКИД о частных компаниях, благотворительных организациях и отдельных людях, готовых предоставить донорскую поддержку[189].

По большому счету отдачи от своих усилий он так и не почувствовал. Одна из причин заключалась в инертности австралийских официальных кругов, их двойственном отношении к Симонову. Он жаловался одному из коммерсантов: «Какая может быть торговля с Россией, когда Ваше правительство отказывается выдавать вам паспорт для выезда туда, когда ваши письма в Россию возвращаются с пометкой „доставка невозможна“? Какая может быть торговля, когда ваше правительство изымает не только мою официальную корреспонденцию, но даже мои деньги?»[190].

Поведение австралийской верхушки было не единственным и, пожалуй, не главным, что удручало Симонова. Он был уверен, что сумел бы добиться желаемого отклика, если бы располагал необходимой поддержкой Москвы. Но нормального общения с НКИД по-прежнему не получалось. Народный комиссариат не реагировал на информацию о советском представителе в Австралии и на его предложения. Письма, которые передавали в Москву Мартенс и Стрём, оставались без ответа.

Своими переживаниями Симонов поделился со Стрёмом (письмо от 22 июля 1920 года):

«Как я уже сообщал, мое положение здесь весьма шаткое. Я не получаю инструкций, лишен связи и средств. Судя по всему, почта, адресованная мне лично, теперь доставляется и, похоже, мои письма доставляются в Европу. Поэтому мне непонятно, почему меня держат в неизвестности и изоляции. …Прошу Вас проявить настойчивость с тем, чтобы меня снабдили инструкциями, информацией и финансовыми средствами. С самого моего назначения мне приходится ужасно тяжело, и положение мое таково, что в любой момент Бюро может быть закрыто и вся моя официальная деятельность прекращена. Я стараюсь изо всех сил, чтобы продержаться, ведь закрытие Бюро произведет очень плохое впечатление»[191].