далее. Но если верно соблюдать законы секты, то очистишься, однако переправщиком все равно не станешь. Для этого нужно им родиться.

Уверенность, с которой Махавира говорил, была результатом древней веры, чьи догматы он столь безоговорочно принимал, что не мог представить себе ничего другого. Когда я указал ему, что борьба между монадами и затемняющими их цветами напоминает борьбу между Мудрым Господом и Ахриманом, он с вежливой улыбкой произнес:

— В каждой религии, как бы развита она ни была, часто возникает противоречие между идеями добра и зла. Но молодые религии впадают в ошибку абсолютной истины. Они не могут принять конца человеческой личности и настаивают на глиняной пещере или каком-нибудь жилище предков, где человек остается собой вечно. Это очень по-детски. Разве не ясно, что не имеющее начала не имеет и конца? Разве не ясно, что восходящее должно опуститься? Разве не ясно, что этого не избежать? Если только не стать совершенным, как я, слившись со Вселенной?

— А как этого добиться? — Я был вежлив и даже заинтересовался.

— Двадцать лет я был отшельником. Я жил без одежды, ел редко, сохранял целомудрие. Естественно, сельские жители били меня и закидывали камнями. Но я знал, что тело нечисто, преходяще, что это якорь, держащий паром на полпути, и не обращал внимания на требования плоти, пока наконец постепенно моя монада не очистилась. И теперь, будучи неподвластен ничему, я не возрожусь снова, даже царем или богом, которые всегда боятся чего-нибудь, потому что величие такого рода замутило не один кристалл. По сути дела, быть одним из высших божеств — это последний соблазн, самый необоримый, самый изощренный. Посмотри на своего Ахурамазду. Он избран быть Мудрым Господом. Но, обладай он в самом деле мудростью, он бы сделал следующий и конечный шаг и слился бы с космическим существом, частью которого являемся все мы, — с колоссальным человеком, в чьем теле мы — просто атомы, не перестающие перестраиваться снова и снова, пока, слившись друг с другом, не найдут освобождения от себя. Как пузырь, человек всплывает к поверхности звездного купола, и здесь конец — свершилось!

Нет, не уверенность завораживает меня в джайнах — ее хватает и в других религиях, — меня завораживает древность их веры. Возможно, их атомистическое воззрение на человека — древнейшая из известных нам религиозных теорий. Веками они изучали все стороны человеческой жизни и соотносили ее со своим видением мира. Хотя слияние со Вселенной признается целью каждого монаха-джайна, не многие достигают ее. И все же эти попытки приводят к лучшему возрождению, если таковое существует.

— Ты можешь вспомнить какое-нибудь из прошлых воплощений?

Впервые Махавира взглянул на меня:

— Нет. А зачем? Какой смысл? В конце концов, нетрудно представить себе, каково быть львом, богом Индрой, слепой женщиной или песчинкой.

— Один грек по имени Пифагор говорит, что помнит все свои прошлые жизни.

— О, бедняга! — Махавира, похоже, искренне сострадал. — Помнить восемьдесят четыре тысячи прошлых воплощений! Это действительно ад, если такое возможно.

Число восемьдесят четыре тысячи напомнило мне о Госале. Я сказал Махавире, что встречался с его бывшим другом.

Махавира прищурился. Он напоминал добродушную толстую обезьяну.

— Шесть лет мы были как братья, — сказал он. — Потом я перестал быть собой. Мне больше нет до него дела. Как и ни до кого другого. Я достиг слияния. А бедный Госала — нет, и не может. И мы расстались. Через шестнадцать лет, когда мы встретились снова, я уже был переправщиком. Он не мог этого перенести и возненавидел себя. Тогда-то он и отринул саму веру джайнов. Если мы не можем — некоторые из нас — слиться со Вселенной, какой смысл в наших деяниях? В это мгновение Госала решил, что в нашем поведении нет смысла, потому что… Он бросал для тебя клубок?

— Да.

Махавира рассмеялся:

— Интересно, что произойдет с теми мельчайшими частицами нити, которые отделяются друг от друга, когда клубок разматывается? Подозреваю, некоторые из них сольются в целое, как ты думаешь?

— Понятия не имею. Расскажи мне о конце цикла мироздания.

— О чем тут рассказывать? Он кончается…

— Чтобы начаться снова?

— Да.

— Но когда начался первый цикл? И почему они продолжаются?

Махавира пожал плечами:

— То, что не имеет конца, не имеет и начала.

— А этот… колоссальный человек? Откуда он взялся? Кто его создал?

— Его никто не создавал, потому что он уже был, и все сущее есть его часть, всегда.

— А время…

— Времени не существует. — Махавира улыбнулся. — Если тебе трудно это понять, — он взглянул на дравида Караку, — представь время как змею, заглатывающую свой хвост.

— Время — это кольцо?

— Время — кольцо. У него нет начала. У него нет конца.

Тут Махавира наклонил голову, и аудиенция закончилась. Встав, чтобы уйти, я заметил, что на обнаженном плече Махавиры примостился москит. Махавира не шевельнулся, пока тот пил его кровь.

Один из монахов уговорил нас осмотреть приют для больных и покалеченных животных. Их держали в нескольких развалюхах рядом и заботливо ухаживали. Никогда ни до того, ни после я не встречал такого зловония, воя, мычания.

— Вы так же ухаживаете и за людьми? — спросил я, зажав нос.

— Некоторые да, но не мы. Мы помогаем истинно беспомощным. Посмотрите на эту разрывающую сердце корову! Мы нашли ее…

Но мы с Каракой поспешили прочь.

Позднее в тот же день я встретился с одним из самых видных городских купцов. Хотя торговцы считаются ниже воинов и брахманов, купцы контролируют большую часть всех индийских богатств, и часто представители высших каст ищут их расположения.

Я бы назвал имя этого человека, да забыл его. Довольно любопытно, что он переписывался с вездесущими «Эгиби и сыновьями», вавилонскими ростовщиками. Несколько лет он пытался наладить с ними обмен караванами.

— Караваны — основа процветания.

Он произнес это так, словно цитировал религиозный текст. Когда я сообщил ему о желании Великого Царя ввозить в Персию железо из Магадхи, он сказал, что может оказаться полезным. По его словам, у него было много торговых партнеров в Раджагрихе. Мне следовало связаться с ними. Некоторые оказались ростовщиками, имеющими дело с деньгами.

Вообще-то индийцы мало чеканят монету. Они или торгуют посредством обмена, или используют грубо отбитые куски серебра, иногда меди, определенного веса. Весьма любопытно, что они совсем не чеканят золотых монет, хотя наши персидские дарики ценят высоко. И тем не менее индийцы производят немало золота, которое добывают для них гигантские муравьи. Хотя мне показалось странным, что эти высокоцивилизованные и древние страны так примитивны в отношении денег, их кредитная система произвела на