Лишь когда Скуратов заверил, что он и поручил сберечь мальчишку от гнева царского, токмо тогда и изложил Сёма, как он бежал с усадьбы отцовской. Назвавшись холопом Бельского, воротили мальчишку князю земскому. Иван и надоумил мальчика, как сможет Сёма отомстить за отца своего и за всю кровь неповинную, пролитую на земле русской.

Внимал Скуратов рассказу мальчишки да припоминал наверняка – за Колычёвыми посылали Фёдора Басманова.

«Ты ж у нас воин славный, Федюш, – думалось Григорию. – Неужто с мальчишкой не совладал? И прежде ж рука не дрогнула ни пред детьми, ни пред бабой али стариком, а нынче ж что? Даже сродника своего, Юрку горемычного, и того прирезал… Эдак с чего ты нынче так-то сплоховал?»

Так и думал Скуратов, потирая руки да всё предвидя, как Фёдору придётся пред царём изъясняться. Право, и сам Малюта не прочь послушать – отчего же нынче милость в Басманове проснулась к мальчишке?

Сёму Скуратов прятал от прочих глаз, ибо ведал, что только Фёдор, паскуда, прознает – пиши пропало. Мальчишка и свет божий видывал лишь ночами, а всё прочее время хоронился, где придётся. Знал Малюта, что ежели бить мальчугана, так никакому слову его веры не будет – поди, нехитрое дело, дитё запугать побоями, он тебе и не такое выдаст, да на любой лад. От и ждал нынче Скуратов, как приведут к нему Сёму Колычёва, целёхонького и невредимого. Да отчего-то крестьяне, верно, не торопились.

«Верно, позабыли, так я уж напомню сволочам!» – уж подумал Григорий, вставая с кресла, как вдруг, точно вторя его мыслям, в коридоре послышались спешные шаги.

Скуратов сам отворил дверь. Холоп, мчавшийся со всех ног, опёрся рукой о стену, чтобы не налететь ненароком на опричника, да как пал на колени.

– Григорий Лукьяныч, помилуй, боярин, не гневайся, молю! – взвыл холоп, не переведя духу.

– Да полно тебе на земле валяться-то! – добродушно молвил Скуратов, поднимая крестьянина с полу. – Чёй же стряслось-то?

– Мы за мальчишкой глаз да глаз, ай подошёл к нам этот… ну, Андрей Володимирович, не здешний который… мол, на псарню надобно ему помощника, мол, делов там на раз, два и обчёлся… – тараторил сквозь сбитое дыхание несчастный.

– И всего-то? – усмехнулся Малюта, хлопнув мужика по плечу. – Эдак ты ж меня кошмаришь?

– Дык… опосля того мальчишку-то мы и сыскать не можем… – сглотнул крестьянин.

– Ну и бог с ним, сам сыщу, – ответил Скуратов, пожав плечами. – Аль ещё чего?

– Нет, боярин, храни вас Бог, Григорий Лукьяныч! На сём всё, – доложил крестьянин.

Малюта ухмыльнулся чуть шире, вцепился в затылок холопа да долбанул о стену со всею своей силой. Отвратительный звук вторил каждому беспощадному удару, и лицо холопа обратилось омерзительным месивом. Когда ярость Скуратова остыла, он отшвырнул его да напоследок пнул в живот – мужик даже не дрогнул. Переступив через изуродованное тело, Малюта пошёл прочь.

«Это ты зря, зря…» – думал Скуратов, бредя по коридору.

Рынды расступились, давая Малюте предстать пред владыкой. Для Скуратова не было, увы, никаким удивлением, что подле царя вновь вился молодой Басманов. Он сидел на окне, тихо наигрывая на гуслях да подпевая, покуда владыка восседал на троне, задумчиво смотря куда-то пред собой. Появление Малюты изменило его взгляд, и царь коротко кивнул пришлому опричнику. Фёдор остановил игру, но не встал со своего места и даже не отложил инструмента.

– И что же? – вопрошал Иоанн, протягивая свою руку.

Малюта глубоко вздохнул и поцеловал царский перстень.

– Отравитель отделан, добрый мой владыка, – доложил Скуратов.

– И кто же замыслил то преступление? – спросил царь.

– Бельский, – сокрушённо кивнул головой Малюта.

Царь поджал губы и кивнул.

– Кто ж ещё… – горько усмехнулся Иоанн, мотая головой, осеняя себя крестным знамением.

Оба опричника – что Фёдор, что Григорий – последовали тому примеру.

Повисло недолгое молчание.

– Какой уж спрос с мертвеца? – вздохнул владыка, подпирая голову рукой.

– И право, – согласно кивнул Скуратов да украдкой поглядел на Басманова.

Фёдор холодно смотрел на опричника. Малюта совладал с собой.

«Вынюхал-таки, сука татарская», – подумал Скуратов и на сём откланялся государю да пошёл прочь.

* * *

Генрих обернулся через плечо на свист. Собаки, окружавшие его, всё так же смирно сидели на месте. Штаден жестом велел им оставаться на месте и, оглядев свою свору, развернулся к ним спиной да пошёл к деревянной ограде. Там уж стоял Фёдор, опёршись на забор. Генрих вытер руки о подол своего одеяния – немец только-только закончил с кормёжкой.

– Без тебя б пропал, – вздохнул Фёдор, с улыбкой глядя на Генриха.

Немец пожал плечами.

– Я-то думал, дело какое-то будет уж под стать… – отмахнулся он.

– Спасибо, – молвил Басманов, точно не слыша слов друга.

* * *

Иоанн переступил порог опочивальни супруги. Подле ложа царицы сидела старая знахарка Агаша. Крестьянка так уморилась заботой об государыне, что усталость уж закрывала ей глаза. Посему Агаша даже не заметила появления владыки. Когда холопка всё же увидела государя, так вздрогнула и тотчас же поднялась со своего места. Иоанн же жестом велел не тревожиться об том.

Агаша с поклоном отступила от ложа царицы. Мария лежала целый день, не вставая. Её сухие губы потрескались, и чернела запёкшаяся кровь. Взгляд лениво и неохотно шевелился, и в самих глазах виднелась нездоровая желтизна. Царица сглотнула, увидев своего грозного супруга, и попыталась сесть ровнее, но день, проведённый в пленительной немощи, дал о себе знать. Каждое движение давалось с большим трудом.

Мария свела брови, готовясь к любым словам своего мужа. Иоанн же не говорил ни слова. Его тяжёлый взгляд медленно блуждал по супруге, по её ослабевшим плечам, по чёрным волосам, спутанно лёгшим как придётся. Царь коснулся её подбородка и направил измождённый лик на себя.

– Говорила же, – молвила царица, отчего-то даже с какой-то радостью, – я праздная.

Иоанн усмехнулся и сразу же поджал губы, продолжая смотреть на жену.

– Гляжу, тебе лучше носить в своей крови яд, нежели во чреве дитя? – вопрошал Иоанн, и пущай слова его были жестоки, говорил он их безо всякой желчи, без злости.

Иоанн сел на кровать рядом с супругою. Слегка коснувшись её руки, царь с прискорбием отметил, что кожа у неё липкая от пота, а тело теряет живительный жар и уже стынет.

Глубоко вздохнув, Иоанн осенил Марию крестным знамением.

– Аминь, – молвил царь, поцеловав холодную кисть супруги.

Мария безмолвно и заворожённо глядела на мужа своего, и, когда Иоанн покинул покои, с уст государыни сорвался глубокий вздох. Она скрестила руки на груди да глядела пред собой, покуда Агаша