Цезарь стоял на ступенях сената лицом к собравшимся на Форуме горожанам. Он поднял руку, требуя тишины, однако люди не умолкали. По знаку Юлия двое легионеров громко затрубили, но и тогда народ успокоился не сразу. Юлий повернулся к Марку Антонию, и оба улыбнулись.

Наконец все замолкли. Юлий наслаждался тем, что просто стоит и смотрит на Рим. Консул упивался этим чувством. Его окружали люди, которых он знал десятки лет. Яркое солнце уходящего лета лило свет на дворцы и храмы.

– Ничто в мире не сравнится с нашим родным городом, – проговорил Юлий, глядя на обращенные к нему лица. Голос его эхом несся над Форумом. – Я видел Галлию. Я видел Малую Азию. Я видел Грецию, Испанию и Британию. Я был в городах Александра и видел множество сокровищ и богов. В самых далеких землях слышна римская речь: даже там мы возделываем земли, торгуем, строим жизнь по своим обычаям. Нас и наши законы чтят в таких далеких странах, что трудно представить. Этот город – колыбель цивилизации.

Толпа разразилась аплодисментами, и Юлий ждал, нагнув голову. Но аплодисменты не затихали, и по его приказу солдаты стукнули по каменной мостовой древками копий.

– С великой скорбью вез я домой останки Помпея. Он погиб не от моей руки, и его смерть – настоящее бедствие для Рима. Убийцы великого мужа понесли наказание, боги не дадут им забыть, какова цена жизни консула. Пусть до конца своих дней оплакивают тот день, когда подняли руку на гражданина Рима. Наш ответ запомнят на долгие годы. Каждый римлянин, отправляющийся путешествовать или торговать, находится под защитой родного города. Если на вас нападут враги, только скажите им, что вы – гражданин Рима, и пусть они трепещут перед той карой, которая последует, пролей они хоть каплю вашей крови. Порукой в этом – мое слово.

Прежде чем собравшиеся снова зааплодировали, Юлий нетерпеливо вскинул руку, желая продолжить. Тот мир, который он создаст вместе с Клеопатрой, представлялся ему таким прекрасным, что любые слова бессильны это выразить.

– Я даровал прощение тем, кто в гражданской войне поднял на меня оружие. Так же как солдат Корфиния и Греции, я простил каждого, кто понял свой долг и последовал ему. Мы – братья и сестры, мы одной крови. С сегодняшнего дня мы начнем все заново, а прошлое пусть останется в прошлом. Я не Сулла, которому всюду мерещились враги. Я хочу для Рима иной участи.

Сенаторы насторожились, стараясь не пропустить ни слова, и Юлий сделал паузу, затем продолжил:

– Боги благословили мой род, даровав мне сына; в нем течет кровь египетских царей. Я принес его сюда, чтобы вы поприветствовали его так же, как приветствовали меня.

Одна из нянек Птолемея Цезариона вышла вперед с младенцем, и Юлий взял сына на руки. Мальчик начал кричать – на удивление отчаянно, и эхо разносило крик по Форуму. От этого крика разрывалось сердце Кальпурнии – она видела, как горд ее супруг, которого она обожала и которого потеряла окончательно. Кальпурния отвернулась.

Толпа ревела от восторга, а Юлий поворачивался в разные стороны, показывая собравшимся сына. Он всегда умел управлять настроениями черни и знал, что римляне больше всего любят подобные представления. Юлий смеялся, радуясь их восторгу, но мальчика пришлось отдать недовольной няньке. Рев толпы напугал малыша еще больше, и, спеша унести ребенка, женщина тщетно пыталась его успокоить.

– Я мечтаю о мире, в котором правили бы римские законы, – от дальних уголков Африки до ледяных земель севера. Вы будете рассказывать детям о том, что были свидетелями возвращения Цезаря. Вы расскажете им, что в этот день родился новый мир. Именно мы с вами создадим его – и он станет более великим, чем прежний.

Юлий вытянул вперед ладони:

– За это придется заплатить, и немало. Заплатить трудом. Для того чтобы наши дети и внуки жили в золотом веке, придется пролить немало доброго римского пота и даже крови. Я не боюсь такой цены. Я не боюсь работы. Не боюсь, ведь я – гражданин Рима, величайшего в мире города!

На Юлия обрушилась лавина аплодисментов, и он, радостно сияя, направился в зал сената. А у сенаторов, стоявших за его спиной, улыбки погасли. С каждым словом Юлия, которое летело над Форумом, зажигая сердца римлян, глаза сенаторов становились все холодней. Самые старшие задумались – существует ли что-то, что способно остановить Цезаря?

Высокопарные речи и аплодисменты остались позади, наступил вечер, и здание сената, казалось, наполнилось призраками.

Празднества продлятся несколько дней. Цицерон сидел в пустом зале и слышал на Форуме приглушенный смех и старые песни. В ближайшие дни не бывать тут миру и покою – пока не иссякнут запасы вина. Немало детей будет зачато в эти дни, и многих из них назовут именем человека, которого сегодня славит Рим.

Сенатор вздохнул. У его ног лежала запечатанная амфора отличного красного вина. Он собирался выпить за здоровье Цезаря одним из первых, но после такого оборота событий позабыл. Республика все-таки погибла, и трагедия заключается в том, что этого никто не заметил. То, чего не смогли добиться Помпей или Сулла с помощью оружия и запугивания, Цезарь добыл без труда, легко отметя обычаи предков.

Сначала, когда Цезарь обратился с речью к представителям нобилитета, Цицерон еще надеялся. Юлий не запятнал себя убийством Помпея, и, казалось, старые обязательства консула перед согражданами не утратили силы. Но эта слабая надежда угасла весьма быстро. Законы Рима созданы для ограничения власти, и ни один человек не мог подняться слишком высоко над другими. В самые тяжелые времена законы обладали достаточной силой, чтобы обуздать Мария или Суллу. Однако там, вдали от Рима, Цезарю удалось забраться очень высоко. Он разговаривал с сенаторами точно с какими-то просителями, а толпа снаружи выкрикивала его имя.

Цицерон, вообще-то, не чувствовал в себе особой любви к согражданам, но гордился тем, что в основе республики лежит голосование. Сенат не захватывает власть, а получает ее из рук народа. И вот в конце концов этот народ нашел для себя нового героя. Теперь Цезаря не остановить – хотя кто знает, можно ли было остановить его раньше.

Цицерон покачал головой, вспоминая, как Юлий слушал избитые фразы, произносимые сенаторами. Цезарь не мешал им говорить, но, когда он поднялся и заговорил сам, республика уже лежала в пыли, словно сброшенная старая кожа. К концу речи у писцов заболели головы, а сенаторы, которые вначале приветствовали Юлия с такой радостью, сидели будто оглушенные.

Сенатор медленно поднялся и поморщился – у него скрипнули колени. Здание сената потонуло в городском