Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Харрис принял меня только примерно через полчаса, а до этого продержал внизу, в комнате, где паковали журналы. Это еще больше меня рассердило. Наконец меня пригласили в показавшуюся мне огромной комнату, посреди которой стоял большой стол, а за ним сидел Великий Редактор. Сбоку примостились молодой человек по имени, как я узнал потом, Бланчамп, и очень рафинированного вида пожилой джентльмен Силк, личный секретарь Харриса. Тот молча указал мне на стул.
Харрис был человеком с квадратной головой и очень черными волосами, разделенными пробором и решительно зачесанными назад. Он глядел на меня, жалкого и испуганного, с угрозой. Нос у него был приплюснутый и нависал над закрученными кверху пышными усами, из-под которых несся басовитый и оглушительный рык. Он показался мне человеком огромных размеров, хотя это была только иллюзия, но все равно в нем чувствовалось что-то устрашающее. — Так это вы пр-р-рислали мне эту «Жесткую Вселенную»? — прорычал он.
Я кое-как добрался до стула, уселся на него и приготовился говорить. Силы меня покинули, дышал я с трудом. Я положил перед собой зонтик и цилиндр и в первый раз понял, что тетя Мэри была права, когда советовала его не мочить. Цилиндр стал моим позором, моим бесчестьем. Глянец с него совсем сошел. Ворс где высох, где нет и торчал кустиками. Это был не просто поношенный цилиндр, это было нечто совсем неприличное. Я уставился на цилиндр. Харрис уставился на него. Бланчамп и Силк вообще в жизни, судя по всему, не видели ничего подобного. Но мы преодолели себя и перешли к делу.
— Так это вы пр-р-рислали мне «Жесткую Вселенную»? — произнес Харрис, выдержав паузу.
Он схватил лежавшие перед ним гранки, помахал ими в воздухе и бросил на стол.
— Боже мой! Да я ни слова здесь не могу понять! В чем тут смысл? О чем это? Ради бога, объясните, о чем? Смысл тут какой? Что вы силитесь сказать?
Я не мог всего этого выдержать — а тут еще мой цилиндр. Нечего было и думать принять манеру и тон блестящего молодого ученого. Ведь передо мною находился цилиндр, молчаливо свидетельствовавший, что я собой представляю. Слова не шли на язык. Бланчамп и Силк, положив подбородок на руки и отведя взгляд от цилиндра, глядели на меня с хмурым упреком.
— Объясните наконец, о чем эта статья! — орал Харрис, становясь все безжалостнее по мере того, как я все больше смущался, и хлопая гранками по своей ручище. Он просто наслаждался.
— Видите ли… — произнес я.
— Ничего не вижу, — заявил Харрис. — Как раз это у меня не получается.
— Идея… — сказал я, — идея состоит в том…
Харрис хранил гробовое молчание, весь обратившись в слух.
— Если вы станете рассматривать время как форму пространства, то есть как четвертое измерение, тогда вы поймете…
— В хорошенькую историю я влип, — в сердцах воскликнул Харрис. — Я не могу это использовать, — сказал он в заключение. — Мы вынуждены рассыпать набор.
И видение глубоких блестящих статей об основополагающих понятиях, которые создали бы мне имя, тут же растаяло в воздухе. К счастью, воспоминание о том, как я покинул эту комнату, стерлось у меня из памяти, но едва я очутился наедине с цилиндром в комнате на Фицрой-роуд, как тотчас расправился с ним. Чем очень огорчил тетю Мэри. А в результате этой встречи я год или больше не брался за что-либо стоящее. Решись я на это, я бы пережил еще одно унижение еще у одного редактора, а это было бы хуже, чем любое унижение моих студенческих лет. Мне понадобились поддержка и соперничество Уолтера Лоу, чтобы вернуться к писанию статей, да и тогда я ограничился статьями научно-популярными. За них платили гроши, а издатели даже не затруднялись взглянуть в лицо авторам.
Харрис рассыпал набор моей второй статьи, так что она потерялась, но кое-кто из литераторов — Оскар Уайльд был одним из них — так расхвалил ему «Новое открытие единичного», что задним числом он оценил достоинства отвергнутой статьи. Во всяком случае, когда в 1894 году Харрис стал совладельцем и редактором «Сатердей ревью» и реорганизовал редакцию, он обо мне вспомнил, и я стал одним из его постоянных авторов.
Но до этого было еще далеко, и пока что трудности нарастали. Всегда готовая выкинуть какой-нибудь фортель насмешница-судьба, мной повелевающая, не пожелала, чтобы я так и остался женатым и высоко ценимым педагогом при Бриггсе с нечаянными вылазками в журналистку и честолюбивыми планами, и задумала сокрушить мой упрочнявшийся быт, причем самым решительным образом. Действовала она самыми разными способами и шаг за шагом доводила мое неясное беспокойство и недовольство собой до критической стадии. Я уже имел случай рассказать, как несовместимы были наши с женой взгляды на мир, и теперь хочу особо подчеркнуть несостоятельность традиционного истолкования подобных ситуаций. Оценивая разногласия между супругами, одного из них, а иногда и обоих, принято хулить или,