– По просьбе Вашего величества эти двери остаются открытыми для всех и днем и ночью, – сказал ректор.

И Дайен легким усилием открыл их.

Круглая часовня рождала ощущение монастырской уединенности, но не уныния, а отрадное спокойствие нисходило на душу входящего сюда. Здесь было светло и дышалось как-то особенно легко. Мраморные стены не казались массивными. Ощущение легкости создавали ряды тонких колонн, на которые по всему внешнему периметру часовни опирались изящные арки, а на самих стенах лежали воздушно-легкие тени колонн, отбрасываемые рассеянным светом, проникавшим в часовню сквозь стеклянный купол. Такое сочетание света и тени ласкало глаз.

Прямо под куполом находился простой и непритязательный памятник-фонтан из белого известняка. На камне было выгравировано имя «Платус Морианна».

Дайен подошел к фонтану и, склонив голову, молча, стоял, предаваясь воспоминаниям об этом замечательном человеке, который воспитал его и отдал за него свою жизнь.

Ректор, понимая состояние Дайена, сначала остался на месте, а потом тихо подошел к королю и встал рядом с ним.

– Студенты очень полюбили эту часовню, Ваше величество. Уже сложились некоторые традиции, связанные с ней. Говорят, что звучание падающей воды дает успокоение мятущимся душам. Сюда часто приходят те, кто чем-то угнетен или несчастлив. Они садятся здесь, у фонтана, и многие верят, что в шуме воды им слышится чей-то нежный голос, приносящий утешение.

Дайен стоял молча, прислушиваясь к тихому шелесту падающих струй. Ему казалось, что он ощущает прохладу и на его смятенную душу изливается благодать, что он давно уже вот так стоит здесь и смутно слышится ему голос мудрого Платуса, отечески ласковый и проникновенный.

– Я испытал это на себе, – сказал ректор, заметив, как смягчилось выражение лица Дайена.

– Как жаль, что Платуса нет в живых, – тихо сказал король.

Как хорошо было бы остаться здесь одному. Он мог бы велеть остальным уйти. Они повиновались бы своему повелителю, а ректор, наверное, понял бы и не осудил его за это. Дайен едва не поддался искушению, но… Нет, он отверг такую возможность…

Он еще не видел Камилу и не имел никакой весточки от нее. Тем не менее они должны были встретиться. Он не мог вернуться, не увидев ее. Но как бы ни ждала его Камила, он не мог отступить от своего всем хорошо известного расписания, даже если из-за этого упустил бы удобный случай отыскать ее.

Дайен поднял голову, выпрямился и вернулся к беседе с ректором.

Прямо напротив дверей, через которые они вошли в часовню, колонны образовали альков, позади которого виднелась мраморная стена, и на этой стене Дайен заметил два портрета.

Это были портреты Дерека Сагана, Командующего павшей Республики, особы Королевской крови, кузена короля и леди Мейгри Морианны, объявленной вне закона роялистки, кузины короля. Сходство портретов с оригиналом пугало. Сердце Дайена болезненно сжалось. Он слышал за спиной у себя благоговейный шепот капитана своей личной охраны Като, этого сурового, дисциплинированного и казавшегося бесчувственным солдата, много лет прослужившего под началом Сагана.

– Замечательные портреты, не правда ли? Вашему величеству не приходилось видеть их раньше? – спросил декан.

– Я видел только наброски и акварельные эскизы. Кстати, напомните мне имя художника.

– Джоуль, Ваше величество. Стефан Джоуль.

– Джоуль, конечно. Он предлагал мне взглянуть на законченные портреты, но сказал, что предпочел бы, если бы увидел их в том месте, где их подобающим образом выставят. Это… Это невероятно, – последние слова Дайен сказал как-то уже совсем не по-королевски, словно обращаясь к самому себе.

– Необыкновенный человек этот Джоуль, – сказал ректор, глядя на портреты с такой гордостью, будто он сам написал их. – Я имел возможность встретиться с ним, когда он наблюдал за тем, как эти портреты вывешивали здесь. Он рассказывал мне тогда, что был звездным пилотом и сражался с лордом Саганом в битве против коразианцев за Вэнджелис.

– Именно поэтому я и предложил ему написать эти портреты, – сказал Дайен. – Он служил под началом Дерека Сагана на борту старого «Феникса» и знал обоих-и Сагана, и леди Мейгри. Для всех других художников они лишь… имена. А этот человек знал их, как я сам. Это именно то, чего я хотел.

– Выбор Вашего величества весьма удачен, – сказал ректор.

Саган был изображен в золотых римских доспехах, огненно-красной накидке с эмблемой феникса – спорный вариант облачения. Но тогда и место, избранное для портрета Командующего, пришлось бы признать весьма спорным, потому что Дерек Саган убил многих ни в чем не повинных людей и среди них – наставника короля Платуса.

Нельзя отрицать, что Саган искупил свою вину, героически сражаясь в последней битве против коразианцев, где, будучи отрезан от своих, в одиночестве дрался с превосходящими силами врага. Его космоплан был поврежден, а самого Сагана считали без вести пропавшим и скорее всего – погибшим, но осталось еще немало таких людей, у кого не было никаких оснований ни любить Дерека Сагана, ни чтить его память.

– Господин декан, не возникло ли среди студентов возмущения в связи с этими портретами? – спросил Дайен, вспомнив о тех спорах, что разгорелись в его окружении, когда он объявил, что построил мемориал в память Дерека Сагана.

– Некоторые студенты спорили, Ваше величество, был ли он павшим ангелом, искупившим свои грехи, или же мрачным демоном? Эту личность оценивали всесторонне и обстоятельно, – ответил декан. – Ведь с Саганом все гораздо сложнее, чем, например, с покойным президентом Питером Роубсом, чья связь с ловцом душ Абдиэлем стала всем известна.

– В одном все были согласны, – вставил ректор. – Такие почести, воздаваемые покойному, принесшему вам немало вреда, делают честь Вашему величеству.

Дайен слегка поклонился ректору в ответ. Потупленный взор и слегка склоненная голова означали признательность за комплимент и молчаливое предложение не придавать всему этому особого значения. После этого Дайен сконцентрировал свое внимание на портрете Дерека Сагана. Да, именно таким запомнилось Дайену это лицо: мрачное, суровое, бесстрастное. Незадолго до своей гибели от рук Сагана Платус сказал Дайену: «Его лицо покрыли глубокие шрамы – словно следы ударов молнии». Падший ангел, искупивший свои трехи… мрачный демон из «Потерянного рая» Мильтона. Не так-то просто было ответить на эти вопросы. Темные глаза с портрета Сагана смотрели в упор на Дайена, и король снова почувствовал себя смущенным, неловким юнцом семнадцати лет, стоящим перед Саганом и леди Мейгри. Саган как бы оценивал Дайена. Взгляд Командующего был недоверчив и выражал презрение…

Потом Дайен взглянул на другой портрет. Художник изобразил леди Мейгри в ее серебряных доспехах, гармонирующих с доспехами Сагана. Голубую мантию украшала восьмиконечная звезда – символ Стражей. Серебристыми огнями мерцало у нее на шее украшение. В последний раз Дайен видел его, когда драгоценный камень, звезду Стражей, с благоговейным трепетом возлагали на ее тело, лежавшее в гробу. Блеск его был тусклым и золотистым, как свет далеких звезд. Дайен смотрел в ее глаза и видел их теперь такими же, какими они были, когда он впервые встретился с ней: проницательными, грустными и полными жалости.