Пока я была в Париже, Беренис Эббот попросила у меня взаймы пять тысяч франков на фотокамеру. Она сказала, что хочет начать самостоятельно заниматься фотографией. В благодарность она приехала в Прамускье и сделала изумительные снимки меня с Синдбадом и Пегин, чем сполна искупила свой долг.

Примерно в то время мы с Миной Лой начали свое большое предприятие. Мина, как всегда, проявила большую изобретательность и придумала три необычных абажура. Один представлял собой земной шар с лампой по центру. На другой по отдельности крепилось несколько корабликов с натянутыми парусами. Они производили впечатление флотилии древних шхун, гонимых ветром. Третий изобретенный ей абажур имел двойную целлофановую оболочку с прослойкой из бумажных вырезок, которые отбрасывали красивые тени. Я обустроила для нее магазин на рю дю Колизе, а сама она имела мастерскую по соседству со студией Лоуренса на авеню дю Мен, где на нее трудилась артель девушек. Я управляла магазином, а ее дочь Джоэлла — мастерской. Когда я поехала в Америку и взяла с собой около пятидесяти абажуров, Мина строго проинструктировала меня, где их нельзя продавать. Боюсь, я не слишком внимательно отнеслась к ее наставлениям.

Мы разрешили моей матери пригласить к участию в открытии магазина на рю де Колизе ее lingère[13] и одновременно выставить на продажу нижнее белье — мы подумали, что сможем заработать больше денег, но это так сильно расстроило Мину, что она отказалась присутствовать на vernissage. Еще мы продавали вручную расписанные Клотильдой домашние туфли, а позже я провела там выставку картин Лоуренса. Они неплохо смотрелись, хоть и были довольно наивными. Лучшая из них называлась «Женщины и дети». На ней заводские работницы прижимают к груди младенцев, и на них смотрят, отвратительно ухмыляясь, холеные владельцы завода с сигарами в зубах. На Лоуренсе никак не сказалось влияние сюрреалистов, которые большими группами приезжали летом в Ле Лаванду со своими вычурными женами и совершали рассеянные набеги на наш дом. С нами по соседству жили Андре Массон и Гастон-Луи Ру, и мы завели с ними близкое знакомство.

Магазин абажуров начал пользоваться большим успехом, как только я избавилась от белья. Дядя Лоуренса пришел в ужас, когда узнал, что я там работаю. Он спросил у миссис Вэйл, не сама ли я, чего доброго, стою на кассе. Семья Вэйлов отличалась чванством и пережила настоящее потрясение, когда их кузен Райнлендер женился на негритянке в Нью-Йорке.

Летом мы совершили поездку в Пиренеи; мы прилетели в Фон-Роме в полночь. Когда мы доехали до дверей нашего отеля, мы ввели в ступор консьержа, вручив ему сверток со спящим ребенком, Синдбадом. Тот едва успел оправиться от шока, как мы извлекли из глубины машины второй сверток и передали ему Пегин. Мы оставили с детьми няньку Дорис, а сами отправились в крошечную Андорру. Мы видели ее президента — он сгребал граблями сено. Звание демократической эта республика носила так же заслуженно, как и самой маленькой в мире. Оттуда мы выехали в Барселону.

Мы часами гуляли по Рамбле и часами ругались в своем номере. Каждый раз, когда мы сидели в кафе, появлялся мальчик — чистильщик сапог и предлагал свои услуги. Улицы там были такие пыльные, что эта процедура действительно требовалась каждые несколько минут. Я недоумевала, почему мои туфли после чистки каждый раз оказывались разного цвета — то серебряные, то розовые, то зеленые. Куда бы мы ни смотрели, мы видели таблички с надписью «Гомес Идеалес». На обратном пути мы проехали мимо монастыря на горе Монсеррат, но дорога там была такая плохая, что мы не решились к нему подняться.

Зимой Лоуренс закончил свой роман «Убийство! Убийство!». В нем он сатирически изобразил нашу совместную жизнь, и хотя у него вышло довольно смешно, несколько сказанных обо мне вещей меня обидели. Он так расстроился, что схватил рукопись и сжег ее в печи своей студии. В тот день к нам как раз ехала из Ниццы Полин Теркел, чтобы перепечатать его. Лоуренсу пришлось диктовать ей сырой черновик по памяти. В этот раз он обошелся со мной мягче.

Нам замечательно жилось в Прамускье. Там всегда светило солнце, и мы не нуждались в отоплении. За вечер мы сжигали не больше одного полена в камине гостиной. Лоуренс плавал круглый год, в отличие от меня. Все, что для этого требовалось, это встать с кровати, надеть купальный костюм и выйти на пляж. Я там часами читала и загорала. Обычно я вставала в девять или десять утра, завтракала на террасе, затем совершала ежедневные покупки — хлеб, лед, или отправлялась на поиски молока и другой провизии первой необходимости. Остальную еду нам привозили из магазинов в Ле Лаванду или Йера. После этого я шла на пляж. Примерно в два часа дня мы обедали на другой террасе, где летом было заметно прохладнее в тени деревьев, и располагалась она на утесе, ее приятно обдували морские бризы. Мы каждый день пили вино, будь то местное сельское или Мюскаде из будущего родового имения Клотильды, и поэтому летом всегда отдыхали в сиесту. Круглый год мы обедали на свежем воздухе.

Зимой мы ели на большой террасе с видом на море. На ней росли пальмы, которые цвели в марте, и апельсиновые деревья, источавшие восхитительный запах, когда в начале зимы распускались апельсиновые соцветия. В округе повсюду росла мимоза и заполоняла наш сад, и на несколько месяцев все кругом становилось желтым. Помимо сосен там росли оливковые и пробковые деревья — последние обеспечивали югу богатую пробковую индустрию. Выше в горах в местечке под названием Коллобриер был небольшой завод. В нем пробки вырезали практически средневековым способом — с помощью ручной машины, с которой управлялась одна женщина. В Коллобриере был чудесный трактир, где нас потчевали обедами из шести блюд за восемь франков. Еще мы ездили в Форе дю Дом, где местные охотились на диких кабанов. Там нас кормили не менее вкусной кабанятиной по такой же скромной цене.

Во второй половине дня Лоуренс водил нас большими группами (в основном из женщин) на прогулки по окрестностям. У нас было всего два маршрута. Один мы назвали «du côté de chez Swann»[14], а другой «le côté de Guermantes»[15]. Иногда мы вносили разнообразие и ходили вглубь материка или по холмам. Лоуренс время от времени совершал прогулки к самым вершинам этих гор, которые назывались Маурскими из-за мавров, когда-то населявших этот берег. В окрестностях то и дело встречались сторожевые башни, которые построили галлы в страхе возвращения мавров.

По вечерам мы всегда купались во второй раз. Иногда мы по инициативе Лоуренса разнообразили свою жизнь и ехали в Ле Канадель или пили «Перно» у мадам Октобон перед обедом или ужином.

Мадам Октобон была крепкой бельгийкой. Ее муж, вспыльчивый француз, не раз бросался на нее с разделочным ножом, но развестись они не могли из-за общего бизнеса. Их отношения напоминали пляску со смертью. Куда бы мы ни шли, нас сопровождали наши четверо псов, которых в округе невзлюбили. Моей любимицей всегда была Лола, а Лоуренс больше привязался к Лулу, старшей дочери, удивительно похожей на крокодила. Он настаивал на том, чтобы обе собаки спали с нами в одной постели. Лулу выросла такой огромной, что почти не оставляла места для меня.