Зато когда мы возвращались из своих плаваний, ветер, дувший с суши, становился нашим противником, и приходилось, дождавшись прилива, идти против ветра крутым бейдевиндом. Надо было видеть в эти минуты Арне, который, сидя впереди меня (я на корме управлялся с рулем), торжественно и самозабвенно орудовал шкотами, поворачивая парус под нужным углом, и его пиратская борода, казалось, тоже принимает самое активное участие в нашей борьбе с ветром. Первое время руки у нас были в волдырях и мозолях, однако постепенно мы приноровились и к исходу второй недели почувствовали себя уже такими бывалыми мореходами, что пару раз даже сплавали в Провинстаун.

Там, в заливе, был свой особый мир — мир безбрежней синевы, солнечного сияния, вольного ветра, распахнутого, захватывающего дух простора. Она словно вливалась в грудь, эта светлая очищающая ширь.

В один из дней — заканчивалась уже третья неделя сентября — мы услышали по радио об урагане в Карибском море. И ничуть не удивились: в это время года ураганы в тех местах нередки, они обрушиваются то на Флориду, то на Багамы или другие острова. Этот, похоже, двигался к Флориде, но мы, слава Богу, находились почти на три тысячи миль северней.

На Кейп-Коде стояла в эти дни удивительно ясная, тихая погода — и, пользуясь необычно теплыми для осенней поры деньками, мы с утра уходили в море. Сезон подходил к концу, вот-вот мог подуть северный ветер, тогда уж не поплаваешь. И мы забросили все свои сухопутные дела, чтобы в оставшееся время вволю надышаться морем.

В понедельник радио сообщило, что ураган прошел западней Флориды и движется к северу — на Южную Каролину. Это могло изменить погоду и у нас, и мы с Арне насторожились. Однако во вторник утром диктор нас обрадовал: ураган внезапно повернул на восток и, как полагают, должен скоро потерять силу и иссякнуть в просторах Атлантики. Это означало, что у нас в запасе по крайней мере еще пара дней хорошей погоды, и мы решили достойно завершить сезон: дойти до острова Грейт-Айленд, переночевать там и назавтра вернуться домой.

Мы отплыли за час до полудня и к вечеру были на острове. Разбили палатку, разожгли на берегу костер и, поужинав, принялись болтать. Обступившая нас ночь, ее таинственная тишь, звезды, мерцавшие в вышине, — все настраивало на философский лад. И мне захотелось поделиться с Арне мыслями, часто посещавшими меня с некоторых пор. О том, как ничтожно мало мы знаем о простершейся вокруг Вселенной.

— Живем на этом шарике, как в потемках, — говорил я. — Кое-как различаем то, что у нас под носом, а дальше — полный туман. Ты задумывался над этим?

— «Под носом» — целый огромный мир, — не согласился Арне. — Тебе что — этого мало?

— Но есть бесчисленное множество других миров — и там, в небе, и, может, в каждой капле волы… А время, что мы знаем о нем? Что если и прошлое, и настоящее, и будущее существует одновременно, в едином океане Хроноса — как острова в этом заливе?

— Любопытная мысль… — Арне зевнул. — Пошли-ка лучше спать.

— И кто знает, может, где-то есть паруса времени, — не унимался я. — И кто-то плавает по Хроносу, как мы по этим волнам. Узнать бы, что за ветер наполняет те паруса…

— Ладно, как хочешь, а я пошел спать, — заявил Арне, вставая. — Утро вечера мудренее.

И мы улеглись у костра, завернувшись в свои одеяла.

Этой ночью мне впервые приснилась Дженни. Не та, с которой я писал портрет, и не та, что тогда, в мае, ушла в темноту, запретив мне себя провожать, — а маленькая девочка, повстречавшаяся мне зимой в парке. Мы снова шли по дорожке мимо длинных рядов пустых скамеек, и она пела свою странную, единственную в мире песенку:

Откуда к вам пришла я,

Никто-никто не знает…

Я проснулся с ощущением, что что-то неладно. Вскочив на ноги, я первым делом оглядел нашу шлюпку. И несколько успокоился: она по-прежнему стояла на якоре у каменистого берега, покачиваясь на волнах. Ветер, как и вчера, дул с юго-востока, вроде бы лишь немного усилившись. Легкая дымка висела над морем. Но меня встревожили облака: они не плыли, а мчались по небу, будто подгоняемые бурей.

Я разбудил Арне. Мы быстро собрались, подняли паруса и, не теряя времени, снялись с якоря.

На море ветер был куда сильней. Он дул нам в спину, но не прямо, а под некоторым углом, норовя сбить с курса, и мне приходилось изо всех сил налегать на румпель, чтобы шлюпка двигалась точно на север. Окутавшая залив дымка постепенно густела, а тучи над головой неслись все стремительней, принимая самые неожиданные формы — это были то длинные цилиндры, то какие-то зловещие щупальца, клубящиеся пальцы самых разных оттенков — от белого до свинцово-сизого.

Ветер все крепчал, и я стал опасаться, выдержит ли парус. Видимо, и Арне тревожило то же самое.

— Может, взять риф? — спросил он.

Я кивнул, и Арне принялся за дело. Но прошло немало времени, прежде чем ему удалось немного уменьшить площадь паруса. Однако бешеный напор ветра свел на нет его усилия: скорость шлюпки ничуть не убавилась. Я попытался сместить курс ближе к берегу — прибрежные холмы в какой-то мере ослабили бы воздушный напор, — но мне это не удалось. Пальцы мои дрожали, я чувствовал, как слабеют руки.

— Поскорей бы выбраться отсюда, — пробормотал заметно побледневший Арне.

Волны вздымались все круче. Я всем телом навалился на румпель — иначе было не удержать курс.

— Гляди! — Сидевший ко мне боком Арне показал назад.

Я оглянулся. Там, на юге, горизонт исчез — все застлало непроглядной серо-желтой пеленой. В первый момент я подумал, что это дождь. Нет, даже самый сильный ливень выглядел бы иначе — это было что-то похуже…

— Слава Богу, нас там уже нет! — вырвалось у меня.

Руки ломило от напряжения, я боялся, что не выдержу и сделал знак Арне сменить меня за рулем. Он тут же занял мое место на корме, а я, чтобы передохнуть, стал вычерпывать воду, которой набралось уже порядочно. Когда я наклонялся, волны казались вдвое огромней. Вал за валом ударял в корму, окатывая нас фонтаном брызг, шлюпку подбрасывало. На какой-то миг она зависала на пенном гребне — и рушилась в водяную бездну, грозя вот-вот перевернуться. А ветер ревел так, что объясняться приходилось лишь жестами, или орать в самое ухо.

И все-таки нас мчало к цели. И когда вдали показалось Труро, мы сумели повернуть чуть восточней — туда, где должно было быть устье Пэмит. В разгуле волн, затопивших прибрежную низину, само устье невозможно было разглядеть, однако у нас был ориентир — железнодорожный мост. Но когда до берега оставалось ярдов двести, случилось то, чего мы больше всего боялись: порвало парус. И наверно, с нами было бы все кончено, если б разорванные края полотнища не зацепились за ванты. Эти поймавшие ветер останки паруса вместе с приливными валами и повлекли нас дальше. В ревущих бурунах, в белой ярости пены захлестываемую волнами шлюпку, как щепку, внесло в разлившуюся, запертую нашествием моря реку и вышвырнуло на песок в сотне ярдов от берега.