И точно — Юлин носик опять сморщился. Пытаясь остановить «чих», девушка сжала ноздри пальцами. Напрасно! Она снова чихнула, потом еще и еще раз.

— Теперь заболеешь, — авторитетно сказал Константин Васильевич и пошутил: — Заболеешь и умрешь.

— Ну и пусть, — девушка снова чихнула и громко расхохоталась. — Зато зачет сдам.

Совсем развеселившаяся Юля сбросила с себя рубашку и осталась в одной мокрой, обтягивающей груди маечке. Константин Васильевич целомудренно отвел глаза в сторону — бюстгальтером под Юлиной маечкой и не пахло.

— А знаете, Константин Васильевич, — вдруг предложила девушка, — тут неподалеку остров есть. — Она указала рукой вперед и вправо — туда, где действительно что-то чернело. — Поплыли. Костер разведем, погреемся, а я тряпки свои просушу. Не могу же я одновременно грести и записывать. Да и холодно становится, — она зябко поежилась. — Хотя, конечно, Анна Ивановна предупреждала, чтобы со скамейки ни ногой…

— Ничего, поплыли, — Константин Васильевич искоса поглядел на бугорки под Юлиной майкой. — Старушка моя уже небось десятый сон видит. А то ты мне всю душу разбередила: так что теперь, пока не выговорюсь да про нашу с Анютой любовь не расскажу, и вовсе не усну.

— Согласны? Ура-а! — Юля с силой навалилась на весла.

Как ни уверяла Юля, что хорошо управляется с лодкой, но у заросшего камышом берега она снова спрыгнула в воду и пошла по дну, толкая лодку с сидящим в ней Константином Васильевичем.

— Все равно уже вымокла, — постукивая зубами, бормотала она. — А если еще и вы одежду намочите, то Анна Ивановна меня просто проклянет.

Наконец лодка, минуя заросли, уткнулась носом во что-то твердое.

— Земля! — заорала Юля. — Слезайте, Константин Васильевич.

Лодку вытащили на берег. С Юли ручьями катилась вода, она тряслась, не попадая зубом на зуб. Старик кинулся собирать валежник, а Юля отошла в сторонку, чтобы переодеться. Обернувшись, он увидел, что она уже сняла майку и теперь с трудом стягивает бриджи.

— Киньте мне ваш пиджак! А то замерзну!

Он повиновался с явной неохотой — на острове становилось все холоднее. Что поделаешь, молодые девчонки не понимают, что стариков кровь греет не так, как у их парней, и вечернюю прохладу они переносят иначе.

Брошенный пиджак, однако, не долетел — упал где-то на полпути. Они одновременно двинулись с места, чтобы его поднять, — невысокий полный старик в летних белых брюках, джемпере и панамке и высокая, стройная, совершенно обнаженная девушка с еще на успевшим загореть прекрасным телом. Впрочем, совсем обнаженной ее назвать было нельзя — на Юле по-прежнему была кепка с длинным козырьком.

Они одновременно нагнулись, одновременно распрямились, а пиджак так и остался лежать — каждый думал, что поднимет его другой. Юля застыла от неожиданности…

Несколько мгновений она стояла, как пораженная столбняком, позволяя Константину Васильевичу созерцать свою высокую, одновременно и девическую, и женскую грудь с темными кружками сосков. Наконец пришла в себя, закрылась руками крест-накрест и, обхватив грудь, села на пятки, не сгибая спины. Коленки ее при этом раздвинулись и Константин Васильевич увидел кудрявое золото волос между ногами. Все еще сидя, она протянула руку вперед — причем грудь ее снова приоткрылась, — быстро схватила пиджак, моментально набросила его на плечи и убежала к костру. Константин Васильевич, которого вся эта сценка бросила сначала в холод, а потом в жар, потрусил за ней.

Совместными усилиями Юлиными спичками развели огонь, подтащили поближе к огню бревнышко для сидения…

— Ну, рассказывайте, — попросила Юля. — Теперь можно. Тихо, тепло и рядом никого.

Старик откашлялся… Но слова как-то не шли с языка, а мысли разлетались в разные стороны — точь-в-точь как искорки над громко потрескивающим валежником.

— Не хотите? — спросила она с опаской. — Замерзли, наверное. Что ж, тогда… Поплыли обратно?

Ее мокрая одежда — бриджики, маечка, рубашка и беленькие трусики лежали тут же, на бревнышке. Но почему-то она не решалась протянуть к ним руку.

— Ну так что? — повторила она, не трогаясь с места. — Поплывем обратно? — Голос у Юленьки был по-девичьи высокий и мелодичный. Да разве может быть некрасивым голос у такой юной девушки? Это ведь не старуха шестидесяти лет.

— Подожди, — испугался старик. — Я сейчас, я вспомню.

— Ой, — хихикнула Юля, — а на чем же я писать буду? Сейчас, одну минуточку.

Порывисто вскочив, она бросилась туда, где остались ее блокнот и его ручка. Нагнулась, забыв, что пиджак ей короток, а под пиджаком ничего нет. Вспомнила об этом, лишь когда услышала шорох за спиной. Испуганно обернулась… Старик уже был рядом, совсем близко. Не давая ей распрямиться, обхватил руками девичью талию, прижал, полусогнутую к лодке, навалился всем телом. Честно говоря, он сам не понимал, что на него нашло, какие колдовские чары — этой ли юной бесовки, заповедного ли этого острова — заставили вдруг ожить его немощную старческую плоть? Как бы то ни было, но он нашел руками ее груди, откинул полы пиджака. Она, выворачивая голову, смотрела на него, не сопротивляясь, словно подзадоривая своим несопротивлением. Одной рукой, торопясь и боясь, что внезапно напавшее на него состояние физического желания пройдет, он расстегнул брюки, стянул трусы. И успел войти в нее сзади, сделать два, нет, даже три движения, уткнувшись носом в ее нежную шею.

И тут наваждение кончилось. Обливаясь потом, старик, разгоряченный, задыхающийся, выпустил девушку из влажных рук и, путаясь в спущенных брюках, заковылял обратно к костру. Потом, сообразив, что нужно одеться, натянул брюки и в изнеможении опустился на бревно у горящего костра. И она тоже подошла к огню. В зелени радужной оболочки ее глаз прыгало красное пламя. Потрясенная всем произошедшим, Юля двигалась, как сомнамбула, — ни злости, ни брезгливости нельзя было прочитать на ее лице. Глядя куда-то в сторону, девушка села на траву, и распахнувшиеся полы пиджака открыли груди, которые она только что тщательно прятала. Затем она стянула с головы кепочку, и длинные волнистые золотые волосы заструились по плечам. А старик отвернулся, вынул вставную челюсть, чтобы не подвела в важный момент и приник ртом к обнаженным плечам, спускаясь все ниже и ниже. Сбросил пиджак — она даже и бровью не повела, — стал зацеловывать беззубым ртом маленькие груди. Она не оттолкнула, даже не сказала ничего.

— Сладенькая ты моя, — бормотал он, — и грудка у тебя сладенькая.

— А как же Анна Ивановна? — очнулась вдруг девушка. И вдруг негромко, глумливо хихикнула. — Вы же хотели рассказать, как вы ее любите.

— Аньку-то? — он тоже засмеялся, приглаживая дрожащей рукой седые взмокшие волосы. — Да ну ее! Юлька, что я тебе сейчас скажу. Я вижу, девушка ты серьезная, не попрыгушка, которой сопливые мальчики нравятся.

— Да, мне мальчишки не нравятся, — задумчиво сказала девушка. — Это верно…

— Значит, тебе мужчина солидный нужен. В возрасте и с деньгами. Например, такой, как я. Ну, скажи, зачем тебе журналистика? Сама видишь, что из этой журналистики получается. А ведь можно очень неплохо свою жизнь устроить. Вот скажи, — он испытующе впился узкими зрачками в ее безучастные глаза, — скажи, ты с родителями живешь?