Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лаура, возвращайся ко мне! – приглушенно прозвучал его призыв.
Он отозвался в ее сердце и эхом сжал виски, приведя Лауру в чувство. Зов повлек ее тело вперед, к неведомому, за зеркальный порог. Она потеряла равновесие и полетела меж временем и пространством, впадая в беспамятство.
Девушка словно разбилась вместе со своим отражением и бесследно пропала на глазах у потрясенных свидетелей. Кроме нетронутой стены и разлетевшегося зеркала, она оставила после себя лишь несколько светлых волосков, которые упорно цеплялись за пустую бронзовую раму.
Когда Лаура открыла глаза, за окном все еще стоял жаркий летний день. Солнце проглядывало сквозь бархатные портьеры на высоких окнах замка. Невдалеке виднелось зеркало, через которое Элеонора поневоле передала дочери силу на свою погибель. Теперь же его блестящая поверхность покрылась паутиной трещин, а в центре проступали изломанные очертания женского тела. Лаура лежала на кровати обнаженная, укрытая одеялом, чувствуя слабость во всем теле. И с радостью поняла, что ей довелось испытать мгновенное перемещение и она справилась.
Ее окончательно пробудило прикосновение руки Эдгара ко лбу – такой легкой, прохладной и ласковой. В солнечном сиянии Лаура видела нежно-розовые переливы в кончиках его пальцев, а затем различила и встревоженное лицо Эдгара. Глаза у ее создателя тоже изменились – подавляющая синева переполняла сумерки его взора. И среди наводнения этой густой сини играли смеющиеся лучистые огоньки, которые освещали его бледное лицо и вторили бровям цвета теплой карамели, сейчас изогнутым в изумлении.
– Просыпайся, милая! – ободряющим тоном сказал ей Эдгар.
– Ты спас меня, – с умилением пролепетала Лаура, растворяясь в волнах его нежности.
– Нет, ты сделала это сама, – ликующе провозгласил Эдгар.
Лаура поняла, что золотые искорки в его глазах – это проявление радости и неомраченной гордости, без холодного пьедестала снисходительности. То была искренняя гордость за нее, свое творение.
– Ты явилась ко мне из Зазеркалья, моя лунная девочка, – поведал Эдгар, и непривычно витиеватая речь выдавала его волнение. – Я увидел в зеркале, как ты входишь через дальнюю дверь. Тогда от моего внимания ускользнуло, что это другая дверь, в «Магдале». Ты выглядела такой же, как покинула меня утром, только глаза были испуганными. Остановилась прямо передо мной, но возникло ощущение, как бывало во сне, что ты находишься за невидимым стеклом. Ты оставалась за гранью, а я стоял здесь и мог лишь окликнуть, не надеясь, что ты услышишь. Я видел, ты менялась на глазах – непостижимое сияние выхватило тебя из полумрака. Оно зародилось внутри, как будто ты что-то бессознательно скрывала в себе и вдруг вспомнила. Тебе хватило силы и отваги, чтобы презреть расстояние и забыть о времени. Ты поборола страх и совершила этот решающий шаг. В тебе наконец проснулась способность к телепортации. Я как-то говорил тебе, Лаура, что зеркало создано, чтобы черпать в нем силы, но эта игрушка может и убить, если отнестись неосторожно к ее истинной сути. Стоило тебе коснуться рукой, как зеркало разбилось вдребезги. С моей стороны оно треснуло, и ты, обессиленная и обледенелая, упала ко мне на руки из ниоткуда. К счастью, ты потеряла лишь несколько волосков, на тебе нет ни царапинки. А теперь расскажи мне, что там произошло.
– Профессор Филандер и его помощник хотели меня убить, – прошептала Лаура, пребывая во власти пережитого ужаса. – Они знают, что я вампир. У них был осиновый кол, и я жутко испугалась! Профессор утверждает, что двадцать лет назад я убила его брата. Ты что-то знаешь о нем?
Эдгар напряженно думал, и вертикальная складка на лбу выдавала его глубокую озабоченность.
– Эта история мне неизвестна. Тогда меня не было в этих краях. Но полагаю, это сделала Элеонора, больше некому. Я не знаю о других женщинах-вампирах. А ты внешне очень напоминаешь ее, она ведь твоя мать.
– Да, у него было ее фото тех времен.
Эдгар наклонился к лежащей Лауре, так что его длинный локон игриво защекотал ей щеку. И заговорил, подчеркивая значимость слов изящными жестами, словно обвивая тело Лауры лентами разорванных объятий.
– Нам нужно срочно уехать, тут оставаться опасно. Вещи не бери, просто исчезни. Где твой паспорт? Я сам заберу его. И больше не отпущу тебя туда одну, ты мне слишком дорога. Я не могу потерять тебя.
– Куда же мы поедем? – прошептала Лаура, незримо связанная его заботой.
– Для начала в Бухарест. Оттуда отправишь телеграмму своему руководителю, напишешь, что у тебя все в порядке, но пришлось спешно уехать, не уточняя куда. А в какую страну двинемся потом, решай сама. Мне все равно, лишь бы с тобой.
– Я хочу домой, в Америку, – сказала Лаура, созерцая, как тает ее отражение в глубине его глаз.
– В Америку? Хорошо, – на удивление легко согласился Эдгар. – Я давно не бывал там. Но только не в Лос-Анджелес, ты можешь подвергнуть сестру опасности. У вас с ней одна фамилия.
– А что будет с замком? – забеспокоилась Лаура. – Они могут догадаться, что мы скрываемся тут, и что-то предпринять, например, сжечь.
– Не волнуйся, я наложу на него заклятье, никто и близко не подойдет. Помнишь, как в сказке про Спящую красавицу и заросли шиповника? Мы в любом случае должны уехать, я не люблю жить взаперти. – С этими словами Эдгар поцеловал ее в щеку, отстранился и скользнул по открытым плечам Лауры чувственным взглядом. – Мы с тобой посмотрим мир, это будет наш медовый месяц, любовь моя.
Глава 8
В Тульче Эдгар с Лаурой сели в автобус, доставивший их в Бухарест, откуда они сразу отправились в аэропорт Отопени.
– И что, я буду в Америке и даже не увижу Джемми? – вдруг осенила Лауру ужасная мысль, пока они ждали начала регистрации на рейс в Нью-Йорк.
Вместо ответа Эдгар только покачал головой. Лаура была на грани истерики, она отчаянно хотела встретиться со старшей сестрой.
– Я хочу увидеться с ней, хоть на часок! Ты обещал мне! Прошло уже больше месяца. Я вполне способна себя контролировать!
Джемайма олицетворяла для Лауры то незыблемое, что было в ее жизни до перевоплощения: единственный родной человек, ее семья. И впервые за время их странных отношений с Эдгаром Лаура сумела настоять на своем.
– Ладно, позвони ей из Нью-Йорка, – наконец смилостивился он, уступив