23. 03.85

По «ящику» говорили опять гнусности о Фурцевой. Валят свою несостоятельность на мертвых. Мерзко!

«Катя! Красавица! Вот кто действительно… красавица! И женственна! Ах, как подлинно женственна!» – сказал наш руководитель курса, подлинный красавец и мужчина – Павел Владимирович Массальский…

Так я первый раз услышала мнение мужчин-актеров о Фурцевой Екатерине Алексеевне…

Увидела я первый раз «самую женственную из красавиц» через несколько лет.

Успешные гастроли товстоноговского БДТ завершались приемом у министра культуры Екатерины Алексеевны Фурцевой, данным ею в нашу честь в большом зале гостиницы «Москва». Она сумела создать на этом официальном приеме атмосферу совсем не «по протоколу», а теплую, доверительную и свободную. И вот с этой доверительностью и открытостью, которая так пленила меня и так «обманула», Екатерина Алексеевна взяла меня под руку и сказала: «Значит, со следующего сезона ты во МХАТе?!» То ли вопрос, то ли указ, в очень «женственной» форме поданный. Да, я получила зимой приглашение из МХАТа, подписанное Марком Прудкиным и завтруппой Михаилом Зиминым. Приглашали играть Анну Каренину. Но я ответила отказом на это приглашение и никому об этом приглашении не говорила. Значит, послано это заманчивое приглашение с ведома Фурцевой, а об отказе ей не сообщили? Или сообщили, только делает вид, что не знает об отказе? Она не приняла этот отказ и решила вот так «женственно» и мягко задать мне этот вопрос-приказ при Георгии Александровиче, предполагая его реакцию?

Я сказала: «Я отказалась от приглашения!» – «Не знала, не знала!» – сказала Екатерина Алексеевна и заговорила совсем о другом, сменила тему, словно не заметила моего смятения и моего красного лица.

Через несколько лет, когда я уже работала во МХАТе и ступала по предсказанным Товстоноговым «гвоздям», я пришла к Фурцевой. Мне было неуютно, тяжело и неинтересно работать. Я шла к ней на прием, чтобы сказать об этом.

…В кабинет Екатерины Алексеевны я вошла совсем не «с тем», «не так», «совсем другая». Кабинет министра-женщины – цветы, много света, красивые шторы. Фурцева позвонила, вошла секретарша. «Чаю нам, пожалуйста». На министре хорошо сшитый, хорошо сидящий и идущий темно-синий костюм, очень изящные туфли на красивых ножках, маникюр, лак не яркий, руки маленькие, но «рабочие». Не ленивицы руки. Хорошие. Настоящие.

«Что ты хочешь?» – спросила она. Взгляд теплый. Не делает вид, что по-доброму смотрит, а действительно по-доброму относится… Я сказала, как тоскую о Ленинграде, как жалею, что оказалась во МХАТе, как «не радуюсь» на сцене, когда играю. «У меня пропала радость», – сказала я и удивилась, что она это поняла верно.

«Не плачь! Никогда не плачь! Я вот… не плачу». А мне, глядя на ее красивое, измученное лицо, хотелось плакать из-за нее, а не из-за себя. Она была действительно красавицей и самой женственной красавицей, но она была несчастна. И фраза ее: «Я вот… не плачу» – открывала ее боль и одиночество. Но, будучи несчастной, одинокой и открытой, она еще была стоящим министром… культуры!

Художественный совет «не принимал» спектакль «О женщине» шесть раз! Автор переписывал текст, заменили финал, он стал нейтрален и не столь драматичен. Силы, потраченные на уничтожение спектакля, можно было потратить на что-то более разумное, чем издевательство над его создателями. Но победила Катя! Екатерина Алексеевна Фурцева. Она не хотела приказывать, хотя и могла поступить так. Она часами убеждала этот странный художественный совет.

У нее кроме МХАТа была огромная страна, которую она любила и культуру коей почитала. И не хотела, чтобы то, что называлось великой культурой великой страны, исчезало, терялось. Она множила библиотеки, картинные галереи, оркестры, хоры и… театры. Она понимала значимость, необходимость этого духовного богатства. Она понимала, что запрещенный талантливый спектакль – это преступление.

Шесть раз смотреть один спектакль и шесть раз его отстаивать, и отстоять! Это… поступок!

Финал пьесы «О женщине», который отменили, – самоубийство героини. Катя согласилась с художественным советом, что самоубийство надо «отменить». В спектакле, на сцене – отменить.

В жизни не «отменила». Она шагнула в эту бездну, свершила то, что отозвалось болью и вечной памятью, светлой памятью о ней – в сердцах людей порядочных и чистых. Что стало для нелюдей непорядочных и нечистых – вечным проклятием. Грех самоубийства – на них, вечно проклятых».

Много добрых слов говорил мне о Фурцевой Арам Хачатурян. Он был одним из тех ярчайших творческих личностей, с кем пришлось работать и близко общаться министру культуры.

Сын Хачатуряна Карен подчеркивал, что его родители всегда тепло и сердечно относились к Фурцевой. Екатерина Алексеевна приходила к ним домой. Однажды пришла вместе с мужем Николаем Фирюбиным. Когда Арам Ильич болел, навещала его в больнице.

Хачатурян, как многие талантливые люди, был легко ранимым и обидчивым человеком. Как-то на конкурсе балета в 1969 году, где он состоял членом жюри, произошел такой случай: третий тур длился до ночи, после голосования, не дождавшись подсчета голосов, Арам Ильич решил уйти. У выхода встретил Фурцеву, которая очень резко бросила: «Останьтесь, еще не все завершилось». Хачатурян объяснил, что плохо себя чувствует, и все-таки ушел. Потом он очень переживал, что покинул конкурс, ведь они с министром культуры почти поссорились. Но на приеме в Кремле в честь окончания конкурса Фурцева сама разрешила конфликт: подошла с рюмкой к Хачатуряну и, ласково его приобняв, сказала: «Давайте помиримся, всякое бывает…»

– Совсем юным газетчиком мне удалось взять интервью у выдающейся русской женщины – министра здравоохранения СССР Марии Ковригиной. Окунувшись сейчас в судьбу Фурцевой, я вижу схожесть человеческих и, я бы сказал, чиновничьих судеб этих двух ярких женщин. Мне трудно сказать, кому из них было тяжелее там, «наверху»… Ковригина чуть ли не поперек воли Сталина дала возможность женщинам самим решать свою судьбу (разрешила аборты). Фурцева своим чутьем, волей и полномочиями всячески поддерживала всплески художественных и идеологических «ноу-хау», например театр «Современник». И первая, сталинский министр, и вторая, министр хрущевско-брежневский, рисковали своими карьерами.

– Конечно, Фурцева жила, работала, командовала культурой и искусством в сложное время. Народный художник России Михаил Курилко как-то заметил, что красивая, обаятельная женщина среди мощного коллектива вождей – само по себе достаточно необычно. «Мы все помним торжественную галерею руководителей страны, портреты которых строем стояли вдоль Гостиного Двора на Невском проспекте перед очередным революционным праздником, – размышлял он. – Гигантские портреты вождей в черном одеянии с плечами таких же гигантских размеров. Среди них – одинокая женщина с такими же плечами». Ему, как художнику, вся эта очень разная по характеру и человеческой ценности компания уже тогда внушала тревожные чувства. Он говорил, что объединенные ремесленным неумением портретиста, мужские фигуры словно давили единственную среди них женщину, защищенную только нарисованными мощными плечами.