В кадастре отмечен дом на улице де Шен, зарегистрированный на имя Эмилио ди Пьетро, что довольно любопытно, поскольку «граф» до этого не фигурировал ни в одном документе или семейной истории, связанными с домом в Ле Везине. Он не упоминался соседями и не появлялся ни на одной известной нам фотографии. Возможно, это объясняется назревавшим конфликтом и приближавшимся разводом Эмилио с женой. Жизнь Жанны Ланвен вообще изобилует такими пробелами и замалчиванием некоторых событий, а сдержанное поведение близких говорит о том, что их тоже беспокоило появление некоторых происшествий в ее официальной биографии. О супругах говорилось мало, если упоминалось вообще. Рождение Маргерит стало таким важным и счастливым событием для Жанны, что она уже считала свой брак маловажным и даже немного печальным моментом по сравнению с его благословенными последствиями. Конечно, этому способствовало и равнодушие самого Эмилио. Обман, несоответствие финансовых возможностей, неподобающее поведение… Проще говоря, этот союз уже так обременял ее, что мог распасться по любой причине. В сущности, не так уж и важно, купил ли отец Маргерит этот дом сам или получил в подарок от ее матери, что очень вероятно.

Важно то, что на тот момент они были еще вместе. Жанна постоянно приезжала в этот дом, формально принадлежавший ее мужу, и принимала там своих родных и друзей.

Теперь вспомним о родителях Жанны, о Жаке Констане и его жене. Сначала они приезжали туда время от времени на выходные, проводили там несколько дней и только гораздо позже полностью переехали в Ле Везине[113]. У них не было привычки куда-нибудь выезжать, они неохотно покидали свой дом и не любили менять распорядок своей мрачноватой жизни.

Оказаться на новом месте, не зная, что они будут там делать, приводило их в ужас. Они привыкли жить так, как диктовали обстоятельства, во всем себе отказывая. Конечно, бывая в Ле Везине, они радовались и гордились успехами старшей дочери, храброй честолюбивой Жанны, достигшей вершин, о которых постоянно говорили остальные дети. Но одновременно они стеснялись их.

Обед был самым приятным моментом. Жанна, любившая хорошо поесть, с удовольствием потчевала гостей разными деликатесами. Время за трапезой посвящалось беседе о разных кулинарных новинках, поскольку присутствующим было трудно поддерживать разговор об одежде или модных шляпках.

В программу также входила обязательная экскурсия по дому.

Пока солнце стояло еще высоко, нужно было осмотреть сад, проверить, как растут деревья, оценить ремонт забора или ставень. К этому времени Констан уже ходил с трудом.

В широкополой соломенной шляпе и бесформенных туфлях на ногах, опираясь на палку, он шел под руку с Маргерит до ворот, что занимало почти полдня, а у ворот они фотографировались[114]. Старый Констан был похож на крестьянина: обветренное лицо человека, проводившего много времени на открытом воздухе, казавшееся почти кирпичного цвета на фоне белоснежной бороды, все еще густых седых волос и аккуратных бакенбардов. На лице читалось постоянное страдание: ресницы опущены, глубокая морщина пролегла между бровями, придавая ему одновременно упрямый и растерянный вид. Большой мясистый нос казался пропитанным влагой. Что-то мрачное было во взгляде, даже угрожающее, если вспомнить все уступки и компромиссы, на которые этот человек шел в жизни.

Констан сжимал руку внучки, вокруг глаз собрались морщинки, словно он попытался изобразить счастливую улыбку. Но вид у него отрешенный, ворот рубашки расстегнут, фигура плотная, спина прямая… Выглядит равнодушным и неприступным.

Его жена, мадам Ланвен, казалась живее, но и ее нельзя было назвать разговорчивой и общительной. Восхищение Жанной в ней боролось с непониманием и неловкостью. Она не могла понять, как дочь смогла добиться таких невероятных успехов, смущавших ее тем больше, чем яснее она понимала, что Жанна все сделала сама, без какой-либо поддержки с родительской стороны. Почти нищенское положение сначала заставило их превратить Жанну в прислугу, а потом отдать в услужение на самую низкую должность в шляпное ателье в Париже, где она жила совсем одна. Девочка должна была зачахнуть, остаться на всю жизнь простой работницей: такая жертва казалась матери оправданной. Но катастрофы не произошло. Жанна не превратилась в несчастную замухрышку, вызывающую лишь жалость, а, наоборот, стала главой и гордостью семьи.

Никому бы и в голову не пришло жалеть ее или сокрушаться по поводу выбранной судьбы. Стоило только радоваться, что ей удалось избежать жизненного краха, к которому ее осознанно подталкивали. Положение для родителей крайне неудобное.

Культ дочери, почти ненормальное внимание, которым Жанна окружала Маргерит, тоже выглядели как обвинение. Дочери все позволялось, ей покупали все, что она хочет, ее все слушали и все ею восхищались. Существуют ли дети одареннее Маргерит?!

Любое слово принималось с восхищением, любая перемена настроения всех волновала. При малейшей жалобе все бежали на помощь. Один чих – и поднималась всеобщая тревога.

Правда, ходить босиком по траве и камням позволялось, и то только потому, что это ей нравилось. Жанна защищала и баловала Маргерит в той же мере, насколько была заброшена сама в детстве своими родителями. Ее чрезмерная забота о дочери была отражением собственных лишений. Вероятно, превращение Жанны в добрую фею было для мадам Ланвен довольно болезненным зрелищем, почти обвинением.

Задумывалась ли Маргерит о причине столь невероятной любви матери и сыпавшихся на нее дарах и возможностях?

Ожидаемый развод

Счастливая жизнь в Ле Везине тем временем перестала быть картинкой безупречной семьи, потому что конфликт между Жанной и ее мужем достиг высшей точки. Жанна относилась к этому как к тяжелому и унизительному крушению надежд, это вредило ее положению в семье, разрушало образ всемогущей, достигшей всего, успешной женщины, не говоря уже о личных переживаниях, которые она, конечно, ото всех скрывала.

К 1903 году стало ясно, что расставания с Эмилио ди Пьетро избежать невозможно. В Париже на улице Буасси д’Англа Жанна давно уже жила одна с дочерью. Она получила юридическое разрешение проживать по этому адресу с мужем раздельно.

Окончательный разрыв, когда он покинул дом, исходило от Жанны. Именно она однажды выставила его за дверь. Условия не сразу стали известны: развод был оформлен 6 марта 1903 года в четвертой палате гражданского суда Сены по инициативе супруги, а раздел имущества произведен в ее пользу[115].

Тщательный просмотр актов гражданского состояния в парижском загсе ничего существенного к этому не добавил.