Он ждал три дня. На третий день где-то за полдень во входной двери повернулся ключ. И всё пошло совсем не так, как предполагал Пёс.

Он сидит посреди того, что было столовой-гостиной-«ливингом», как Наполеон после сражения, когда солнце заходит и все лежит в развалинах. Входная дверь хлопает. Сейчас войдёт Потный или Перечница. Псу совсем не страшно. Первой на поле боя появляется Перечница. Он встречает её твёрдым взглядом. Но Перечница его не видит. Можно подумать даже, она вообще ничего не видит. Это как будто больше не Перечница. Ни малейшей реакции. Она бледная, как смерть. На лице её следы невыразимой муки. Слезы прорыли на нём целые овраги. Она ступает по хрустящим обломкам, как сомнамбула. Она направляется в комнату Пом. А вслед за ней входит Потный. Тут уж Пёс в шоке. Неужели это тот же человек? Во-первых, никакой он больше не варёный рак. И потом, он как-то обмяк: из мускулов словно выпустили воздух. Лицо запало, так что смотреть страшно, губы белые, крепко сжаты, а расширившиеся глаза лихорадочно блестят. Он тоже ничего вокруг не замечает. Он несёт какое-то старое одеяло и в свою очередь идёт в комнату Пом. А Пом? Пом? Пом? Где Пом? Пёс выглядывает в прихожую: никого. За дверь: никого. На лестничную клетку: никого.

– ПОМ? ПОМ!

Пёс бросается в комнату девочки. Потный положил одеяло на кровать. И Пом – а в одеяле была именно Пом – лежит на кровати с закрытыми глазами, маленькая-маленькая, худая-худая, до того худая, что насквозь просвечивает. И первое чувство Пса – точно то же, что он испытал при виде Чёрной Морды после того, как белая дверь, перекувырнувшись в воздухе…

– ПОМ!

Он вскочил на кровать, кинулся к Пом и лижет её, лижет, лижет… Пока она не открывает глаза.

– А! это ты…

Её шёпот был не слышнее дыхания, такой слабый, что он сперва не поверил своим ушам. Только замер. То есть совершенно замер. И на этот раз вполне явственно услышал:

– Привет, Пёс. Скучал?

А больше он ничего не слышал. Сперва потому, что его обхватили руки Пом, а потом Потный закричал:

– СМОТРИ! СМОТРИ! ОНА ОТКРЫЛА ГЛАЗА! ДВИГАЕТСЯ! ГОВОРИТ!

И тут вдруг мир перевернулся. Потный хватает Пса, прижимает к груди, как лавандовый мясник, осыпает поцелуями, за ним Перечница, потом опять Потный, и, наконец, Пом заявляет:

– Я ещё и есть хочу – голодная как волк!

Эту ночь он проводит с Пом. Она объясняет ему все. Увидев пустую конуру, она тут же объявила им голодовку. Сначала они отпирались, утверждали, что она сама виновата, должно быть, плохо закрыла конуру и прицеп. Но Пом стояла насмерть. Они тоже. Однако когда так прошла уже неделя, они забеспокоились. «Понимаешь, они ведь меня любят. Да и я их люблю. Просто надо, чтоб они и тебя любили, вот и все». Короче говоря, в тревоге за Пом они поместили объявления о розыске в куче газет. «Теперь ты знаменитость, Пёс, как бандит какой-нибудь, везде твой портрет». А потом, поскольку объявления ничего не дали, а Пом по-прежнему крошки в рот не брала, они вернулись туда, где Пса отдали шофёрам. «Настоящее расследование, честное слово, как по телеку». Но никаких следов не нашли, а Пом все таяла. А они все ближе были к отчаянию.

– Пока в конце концов не решили ехать домой, потому что я слишком ослабела. Они хотели положить меня в больницу. Вот, Пёс, теперь ты всё знаешь.

Она держит в руках портрет Пса. Склоняет голову набок.

– Это ты, да? Очень красиво! Но знаешь что, Пёс? В жизни ты красивей.

И оглянувшись вокруг:

– Смотри-ка, а в комнате какая красота. Никогда так здорово здесь не было. Хорошо нам тут будет спать – тебе и мне.

Ну вот. И теперь мы спокойно переходим в будущее. Пом скоро поправится. Потный и Перечница окончательно признают Пса. Перечница – потому, что он спас Пом, а Потный – потому, что собака, способная в одиночку превратить квартиру в руины, – это он уважает! Нет, правда – сила! Он уши прожужжит всем своим друзьям:

– Потрясающе! Пёс-то – пришёл километров за пятьсот, даже больше. А в квартиру входим – ну чисто Пирл-Харбор после японской бомбардировки!

Всё это произошло не так уж давно. И сейчас Потный готов ждать хоть по двадцать минут у каждой шины.

Я не специалист по собакам. Всего лишь друг. Может быть, сам немного собака. Я родился в тот же день, что и мой первый пёс. Потом мы вместе росли. Но он состарился раньше меня. В одиннадцать лет это был старик, обременённый ревматизмом и опытом. А я был ещё шалым щенком. Он умер. Я плакал. Очень.

Звали его Пёк. Он был что-то вроде золотистого кокера (тех времён, когда кокеры ещё не торчали в гостиных), дюжий, азартный, лживый, драчливый, чуточку вороватый, независимый, не из тех, кто позволяет наступать себе на лапы. Но, переходя улицу, он умел ждать нужного сигнала светофора. А лучшей подушки у меня с тех пор не бывало. Как и лучшего наперсника. Он читал у меня с лица всякое настроение, а его вздёрнутые так или этак губы предупреждали меня, что надо уважать и его настроения. Он не любил, чтоб его беспокоили во время кормёжки, а я не соглашался, чтоб он клал свою не особо чистую морду на моих «Тентенов» во время чтения. Он это знал, и я знал. Мы прекрасно понимали друг друга. Он знал также, что между мной и школой не самые лучшие отношения, а я видел, что некоторые правила нашей семейной жизни ему в тягость. Мы с ним утешались, утешая друг друга. Очень часто.

Сейчас, больше двадцати лет спустя, я провожу отпуска в обществе Лука. Лук совсем другой. В четырёхмесячном возрасте этот босерон решил больше не взрослеть. И вот уже шесть лет, несмотря на свои сорок кило, борцовские плечи и мясницкие крючья в чёрной пасти, Лук остаётся по умственному развитию четырёхмесячным.

– Этот пёс полный идиот, – говорит моя мать.

Но по её улыбке видно, что сама она в это не верит. Правда состоит в том, что Лук провёл всю семью. Каждый из нас хоть раз да читал это в его глазах: его глупость – тактика. «Что с меня возьмёшь, вы же видите, какой я глупый…» Вот что он как будто говорит нам, когда, плюхнувшись на свою обширную задницу, склонив голову на бок и вывалив язык, принимает выволочку так, словно это какая-то игра.

На это он и употребляет весь свой ум с тех пор, как имеет дело с людьми: ни в коем случае не казаться умным. Высшая мудрость! Этим способом он обеспечил себе мирную, удобную жизнь, без приключений, зато без неприятностей, в доме, который он соглашается делить с нами. Ему довольно уютного кресла и гомона человеческих разговоров. А время от времени – прогуляться по лесу со взрослыми, повозиться с моими племянниками, понежничать, положив голову моей матери на фартук… Он распределил роли, и мы их придерживаемся. Взамен он соглашается уважать два-три принципа, которые делают возможной совместную жизнь людей и собак и сводятся к следующему: не совать нос в то, что тебя не касается.