— Моя милая Трейси, я… — Он замолчал. — А, черт, все напрасно!

Я удивленно подняла глаза, озадаченная его яростью. Он подошел к окну и уставился на улицу.

— Я заплачу штраф, мистер Хардвик. Это моя вина, значит, я должна взять на себя… ответственность. И понести наказание.

— А могу я спросить, как вы намереваетесь собрать необходимую сумму?

— Из моих накоплений на отпуск.

— Не говорите глупостей! — раздраженно махнул он рукой.

— Я говорю совершенно серьезно. Сказала, что заплачу, значит, заплачу.

Я вытирала слезы, но тщетно — они хлынули ручьем. Должно быть, мои всхлипывания раздражали его, потому что он рявкнул вдруг:

— Нам придется прекратить наш разговор! В таких условиях невозможно что-либо обсуждать.

Он бросил миниатюрный земной шар на полку, тот, прыгая, скатился на пол и разлетелся на две половинки. А он ушел.

И тогда я заревела в голос. Я рыдала, уткнувшись головой в полку, на которой только что покоился его локоть. Итак, по утверждению Уэйна, сердце и чувства директора удалены хирургическим путем и выброшены на помойку, и в нем не осталось ничего доброго и человечного. Как я об этом узнала? Его совершенно не тронули мои слезы.

Десять минут спустя я пыталась аккуратно завернуть пленку с фильмом, за этим занятием и застал меня Уэйн. Выслушав мои объяснения, он оттолкнул меня и закончил это сам.

— Господи, что он мне наговорил, Уэйн! Он почти выгнал меня из школы и предложил оставить карьеру учителя.

Уэйн резко дернул веревку, затянув узлом свои пальцы, и громко выругался.

— Я бы с удовольствием выгнал его самого, и побыстрее… — Наконец он завязал аккуратный узел. — Бери пальто. Отнесем пакет на почту, а потом я куплю тебе выпить. Бары скоро откроются.

Всю дорогу до выхода он обнимал меня за талию. Как только мы оказались на улице, из своего кабинета вышел Брет Хардвик и спустился следом за нами по лестнице. Я шепнула Уэйну, кто идет сзади нас, и со словами «Прекрасно. Пусть идет» он притянул меня к себе и поцеловал долгим и страстным поцелуем. Я попыталась вырваться, но он крепко держал меня.

Брет прошел мимо нас, уселся в машину и с ревом выехал на дорогу. Уэйн наконец отпустил меня и с издевкой сказал:

— Интересно, когда этот тип последний раз целовал женщину? Наверное, так давно, что уже и забыл, как это делается. Никак не пойму, что у этого человека внутри. Но уж точно не доброта!

Мы отправили бандероль с фильмом и пошли в бар. На столах стояли лампы с красными абажурами, а через весь бар в несколько рядов были натянуты крошечные разноцветные лампочки. У меня поднялось настроение оттого, что я просто сижу здесь, в этом красном праздничном свечении. Уэйн купил выпивку, и мы чокнулись за нашу «помолвку».

— Помолвка могла бы стать настоящей, милая.

— Нет, Уэйн, не могла. А как же Дайна?

— Ах да, Дайна.

— Давай выпьем за нее, Уэйн.

— С огромным удовольствием, Трейси.

Мы выпили.

— Я расскажу ей об этом, Уэйн.

— Расскажи, птичка. Я буду рад.

— А еще лучше, если ты расскажешь ей сам. Можешь зайти завтра вечером. Это будет суббота, так что днем я занята, а Дайна пойдет по магазинам. Но вечером она точно будет дома.

— Я мог бы зайти, Трейси. Мог бы.

— Наша «помолвка» не распространяется на выходные, Уэйн, так что по субботам и воскресеньям ты свободный, ничем не связанный человек.

Мы в который раз расхохотались над нелепостью ситуации, и он отвез меня домой.

На следующее утро я проснулась поздно — как-никак, была суббота. Я решила не говорить Дайне о предполагаемом визите Уэйна: она может и из дому уйти, если узнает. Иногда она ведет себя крайне непоследовательно.

Я забрала машину из гаража. Теперь она приобрела свой обычный вид, хотя у радиатора был все еще немного помятый вид.

После обеда я сделала прическу. Потом решила помыть окна. Надела старую, удобную одежду — шерстяной свитер, который после каждой стирки садился все больше и теперь, как настоящий невротик, облепил мое тело, и пару древних брюк, которые с трудом застегнулись даже на моей двадцатитрехдюймовой талии.

Около трех часов я села попить чаю, как вдруг раздался стук в дверь.

— Что-то Уэйн сегодня рано, — подумала я вслух и прошлепала босыми ногами к двери. До сих пор не могу понять, как я не грохнулась тогда в обморок: на пороге моей комнаты стояли двое — мальчик и высокий, привлекательного вида мужчина.

— Здравствуйте, мисс Джонс, — широко улыбнулся Колин и заглянул через мое плечо в комнату.

— Вы нас не впустите, мисс Джонс? — поинтересовался его отец. На его лице блуждала загадочная улыбка.

Я с трудом перевела дыхание, потрясенная неожиданным визитом. И, потеряв дар речи, просто открыла дверь пошире и впустила их в комнату.

Царивший вокруг беспорядок привел меня в чувство. Я извинилась и сказала, что у меня уборка и что сейчас пойду переоденусь в комнату Дайны.

— Нет, не надо! — Взгляд Брета пригвоздил меня к полу. — Вы и так неплохо выглядите.

Колин бродил по комнате, разглядывая мои стеклянные безделушки и книги. Я все еще пребывала в смятении и с трудом вспомнила свои обязанности хозяйки.

— Садитесь, Брет.

Бросившись к креслу, я убрала висевшую на спинке свою одежду, взбила подушку и выразила надежду, что ему удобно. Я спросила, не хочет ли он чаю, и он ответил, что с удовольствием выпьет чашечку. И Колин тоже.

Я включила электрический чайник, насыпала заварку, но по-прежнему не решалась заговорить. Хорошо, что у Колина было болтливое настроение, потому что в противном случае молчание оказалось бы слишком затяжным. Он осмотрелся и попытался отыскать мою кровать. Я объяснила ему, что сплю в кресле, которое на ночь раскладывается и превращается в постель. Он попросил отца встать, чтобы посмотреть, как это делается, но Брет наотрез отказался.

— Иди поиграй, Колин, — раздраженно сказал он. — Я хочу поговорить с мисс Джонс.

— Ты уже сказал ей, зачем мы пришли, пап?

— Ты прекрасно знаешь, что у меня еще не было возможности. С тех пор как мы пришли, ты говоришь не умолкая.

— Извини, пап. У вас есть кухня, мисс Джонс?

— Нет, Колин. Эта комната — все, что у меня есть. Она немного тесновата, поэтому иногда на меня нападают приступы клаустрофобии, но могло быть и хуже.

Бросив смущенный взгляд на Брета, я заметила, что он за мной наблюдает. Похоже, что и он сам был одет в поношенную одежду. На локтях твидового пиджака красовались кожаные заплаты, а на брюках не было острых как бритва складок. Он ничуть не напоминал сурового энергичного директора, которого я привыкла видеть в школе. Но таким он нравился мне даже больше, казался более человечным и доступным. Словно все-таки имел и чувства, и сердце.