– Вот-вот, Ермак нашим олухам напоследок то же самое сказал. Не хотите, как хотите, насильно мил не будешь. Времена нынче смутные грядут, скоро выбор вам большой представится. Не только царю-батюшке, но и королю шляхетскому с султаном возможность будет зад лизать. А мы, говорит, с братьями пойдем за Камень, там, в стране Сибири, новое казачье войско обоснуем. Так что, Ванька, верь моему слову. Кольцо здесь не ищи, ушли они, – заверил дядька Петр.

Заметив разочарование в пестрых есауловых глазах, старик ободряюще похлопал Ивана по плечу:

– Не печалься, нет худа без добра, может, так и к лучшему. Коли нет бунтовщиков, стало быть, ловить-казнить тебе некого. Отпиши царю, что воры подлые при одном твоем явлении обделались да ударились в бега, в страны дальние. Ты ж известный грамотей, мне ль учить тебя.

– И то верно, – согласился Княжич. Он уже собрался вскочить в седло, но старик опять остановил его. – Вань, а Чуб, а Большак с Резанцем, как они?

– Емельян от ран скончался, а Тимофей с Кондратом в сражении с поляками пали.

– Плохо, шибко плохо, то-то наши горе-атаманы возрадуются, – посетовал Апостол и с надеждой в голосе спросил: – Хоть кто-то на войне проклятой этой уцелел, опричь тебя, заговоренного?

– Митька Разгуляй, Андрюха Лунь со мной вернулись. Игнат Добрый живой, но он с князем Новосильцевым, да другими станичниками в Москву поехал, к царю Ивану на поклон.

– Митяй с Андреем славные казаки, только сосунки еще, такие же, как ты. Похоже, тяжко вам, ребятушки, придется, – задумчиво промолвил дед.

– Ты о чем? – спросил немного озадаченный его словами есаул, но Апостол лишь безнадежно махнул рукой:

– Да что тут говорить, скоро сам все поймешь.

2

Отъехав от осиротевшей церкви, Иван остановился в раздумии – куда отправиться, домой иль на погост. После недолгих колебаний он повернул коня к Донскому берегу.

На погосте Княжич первым делом приложился к кресту, под которым обрела успокоение его мать.

– Вот я и возвернулся. Со мной все хорошо: себе – жену, тебе – невестку нашел, ее Еленой звать.

Возвращаясь из походов, есаул делился с мамою лишь добрыми вестями, о дурных он умалчивал. К чему тревожить покой наконец-то обретшей райское блаженство души. Больше радостных событий в жизни Ваньки не было, а потому он обратился к Герасиму:

– Не гневись, святой отец, что не сумел с тобой проститься. Одно мне оправдание, твой завет – защитить родную землю и веру православную, мы исполнили. Хвастать не хочу, но если б не казачья доблесть, католики поганые могли и до Москвы дойти.

В том, что праведник Герасим да павшие в бою Ярославец с Чубом обитают в раю, Иван не сомневался. Печально улыбнувшись, он спросил:

– Ты, наверное, сам уже все знаешь, поди, Сашка с Емельяном рассказали? Передай им от меня поклон.

Как ни странно, но смерть, казалось, не разлучила Княжича с Герасимом. И мертвым тот оставался ему наставником никак не меньше, чем живой. Впрочем, для Святой Руси это не в диковинку. Память о героях и мучениках потомкам служит порой еще усерднее, чем они сами.

Поговорив с покойными, Иван присел между могильными холмиками и стал смотреть на Дон. Глядя, как уходят в песок набегающие на берег волны, он подумал: «Вот так и наша жизнь. Уродился, прошел недолгий путь свой по земле да канул в Лету. Хорошо еще, если могила останется, а сколько неприбранных костей воронье таскает по степи? Уж куда, казалось бы, проще и ясней – каждый жизни день всего лишь к смерти шаг. Стало быть, живи по заповедям божьим – не убий, не укради. Ан нет, вона, что кругом творится. Озверели человеки, разум, которым их господь от прочих тварей бессловесных отличил, напрочь отринули. Одни, как волки алчные, за медную деньгу готовы ближнему горло перегрызть, кровь людскую льют, словно воду. А другие овцам уподобились, жуют траву заместо хлеба и травою перед злою силой стелятся. Что хуже – сразу не поймешь. Нет, я ни волком, ни бараном не желаю быть. Уж плохим или хорошим – не мне судить, но всегда был человеком, им и останусь».

Повалившись на спину, Иван взглянул на серое, затянутое тучами небо и, как в прошлый раз, при прощании с мамой перед уходом на войну, ощутил прилив какого-то жуткого, тоскливого безволия.

«Устал я что-то от земных сует, может быть, в священники уйти, отцу Герасиму на смену, – подумал он, закрыв глаза. В тот же миг вместо свинцовых туч ему представился дивный образ синеглазой красавицы. – А как Еленка, она же ждет, на меня надеется? Какой же я дурак, надо было сразу ее с собой забрать, – мысленно ругнул себя Иван, припомнив, что при прощании княгиня на его настойчивые просьбы даже не сказала «нет», лишь только плакала да упрямо качала своей бедовой, белокурой головкой. – Надо было хватать ее, как там, в дубраве, и увозить в станицу. Бабы все, а уж тем более красавицы, натуры шибко строптивые, любят себе и людям душу потрепать. Да, похоже, рано я в попы собрался», – заключил есаул, проворно вскакивая на ноги.

– Прости, святой отец, но не готов я стать твоим преемником, потому как смысла заповедей божьих до конца не понял. Получается, что если соблюдешь одну, другую тут же нарушишь. Мне сейчас священный сан принять значит и любовь предать и казачье братство. Не знаю, как кому, но для воина сие самый тяжкий грех, по разумению моему. Что, как не предательство, Христа Спасителя на крестные муки обрекло.

Почуяв за своей спиной чье-то горячее дыхание, Княжич обернулся – то был Лебедь.

– А, это ты? Сейчас пойдем, – обращаясь к нему, словно к человеку, промолвил Ванька и, теребя серебристую, под стать Еленкиным косам гриву, спросил: – Тоже хочешь поклониться маме да Герасиму?

Жеребец в ответ склонил гордо посаженную голову, то ли в знак согласия с хозяином, то ль выражая покойным благоволение своей бесхитростной конячьей души.

3

При въезде в станицу есаулу вспомнился рассказ Апостола о горе-атаманах и его намек, мол, скоро сам все поймешь. Впрочем, понимать особо было нечего. Ушлый Ванька уже и так уразумел, что в казачьем войске идет, пока еще подспудная, но, видимо, нешуточная борьба за власть. Быть иначе просто не могло. Сколько Княжич себя помнил, вольное Донское воинство всегда делилось на тех, кто так или иначе, но признавал власть русского царя, и откровенных разбойников. К первым в его родной станице принадлежали Чуб да Большак с Резанцем и их ватаги. У вторых вожаками были Захарка Бешеный и еще несколько примкнувших к нему воровских атаманов. Имелась, правда, и третья сила – это Ваньки. По велению мятежных сердец побратимы больше тяготели к разбойничкам, хотя рассудком понимали правоту Емельяна с сотоварищами. Последние два года в станице верховодили казаки, приверженные дружбе с Москвой. Может быть, от этого в нее и прибыл Новосильцев сзывать станичников в цареву рать.

Причиною тому был Княжич, зарубивший Бешеного, когда тот, совсем утратив совесть, бросил братьев-казаков на произвол судьбы в степи безводной. Тогда Иван и подружился с Емельяном, который со своею братией встал на защиту молодого есаула и не допустил его позорной гибели в мешке с камнями.