— Мы не держим здесь денег.

Похоже, это сказала Кэролайн. Да, конечно же, Кэролайн. Но все так затуманилось. Даже голос исказился. Казалось, что это запись проигрывается на неправильной скорости. Замедленно.

— В таких ресторанах мы не держим много наличных.

Опять Кэролайн. Наверняка это говорила Кэролайн.

Потом послышалась скороговорка вперемежку с растянутыми, замедленными словами.

— Бар… Там кассовый аппарат… Единственное место, где у нас есть деньги.

Потом вроде бы Джек услышал, как опять говорит Кэролайн:

— Берите… две, три тысячи… я возьму для вас…

Потом в комнате прозвучало ворчание. Опять Кэролайн? Нет, голос был более низкий. Злобный. Джек расслышал:

— Больше.

И опять — низким, злобным голосом:

— Больше. Уничтожу. Почему.

И еще такие слова:

— Сука. Шлюха. Дрянь.

Джек снова попытался подняться. Повернул голову, и это движение далось ему с превеликим трудом. Снова посыпались слова. Какой-то бред, чепуха. Бред сумасшедшего.

— Вот сцена.

Что это означает?

— Сцена тут… Сцена кепка… Сцену нельзя пить…

Что это значит? Почему он не может понять?

— Сцена… касается… навсегда.

Он увидел, как человек в маске шагнул к Кэролайн и протянул руку. Схватил колье, чудесное бриллиантовое колье, сорвал его с шеи Кэролайн. Джек увидел, как снова взметнулась рука преступника, услышал звук удара — кулак врезался в щеку Кэролайн, услышал, как она вскрикнула. И тогда он вскочил на ноги. Он должен был встать и броситься к ней. Он был обязан сделать это. Боль пронзила все его тело. Голова у него запрокинулась назад, и он увидел вспышку света. Он знал, что в этой комнате такого света нет, и понял, что слепнет от боли, но он мог бороться с болью, он должен был побороть эту боль, и он сделал еще шаг, и его руки прикоснулись к мерзавцу. Он оттащил негодяя назад — в этом Джек не сомневался. А потом произошел взрыв. Очень громкий взрыв. Прямо у него в голове. И боль стала невыносимой. Новая боль. Это испугало его. Потом — еще один взрыв. Потише. И тут же третий. Еще тише.

А потом страх пропал, потому что вдруг не стало боли. Он чувствовал только расслабленность, мягкость. Что-то вроде приятного сна. И не было больше слепящего света. Вместо него он видел нежное белое облако. Он опять услышал голос Кэролайн. Почему она кричит? Ведь все кончилось? Теперь нечего было бояться. Боли больше не было.

Джек потянулся к ней, чтобы показать ей, что все в порядке. Чтобы показать ей, что она в безопасности. Но он никак не мог до нее дотянуться. Она словно таяла и удалялась от него.

А потом он ощутил нечто странное. Словно бы что-то начало вытекать из него. Что — он не мог понять. Это было приятно, но очень странно. Он понимал, что это плохо, но ощущение было такое приятное.

Неожиданно он понял, что из него утекает. Что покидает его, что уже мчится прочь бурным потоком.

Это жизнь покидала его.

Перед тем как обмякнуть и рухнуть на пол, Джек успел услышать последний звук. Последний взрыв. Этот взрыв его совсем не напугал. Он прозвучал слишком далеко. Поэтому Джек решил, что ему показалось. Это был не взрыв. Это был сон.

Чудесный сон, спокойный, без боли.

Во сне Джек снова протянул руки к Кэролайн. Но она исчезла. Джек закрыл глаза.

И сон унес его в глубокую, неподвижную, бесконечную темноту.

— Ладно, братцы, пора нам собрать по кусочкам нашего Шалтая-Болтая. Он потерял четыре литра крови — ранения в области таза и бедра. Если мы хотим сохранить ему жизнь, первым делом надо возместить потерю жидкости. Сейчас мы сменим тонкие трубки для переливания плазмы и физраствора на широкие. Пошевеливайтесь! Ему потребуется много крови, и быстро! Иначе он нам тут все зальет.

После этих слов на несколько минут наступила тишина. Толстые трубки пришли на смену тоненьким, тянущимся от капельниц, которые чуть раньше лихорадочно подсоединили врачи в машине «скорой». Опытные руки ввели более крупные катетеры в артерии паха и шеи. Казалось, что сосредоточенные, не знающие ошибок ткачи чинят бесценный порванный ковер. Руки быстро и ловко сновали вверх и вниз, штопали тело пациента почти в унисон, возвращали на место жизненно важные сосуды. Как только со штопкой было покончено, катетеры были переключены на систему внутривенного вливания, и вскоре кровь перестала вытекать из неподвижного тела и начала втекать в него.

Операционная была залита кровью, как и доктора и медсестры, сгрудившиеся вокруг стола. Оперирующий хирург, доктор Гарольд Соломон, приподнял левое плечо, чтобы стереть со щеки коричневатый сгусток. Он сделал долгий глубокий вдох, выдохнул через нос на манер тяжелоатлета перед последней попыткой взять вес и заговорил негромко, быстро, без эмоций. В операционной стояла тишина. Так мог бы говорить бригадир докеров, перечисляющий наименования грузов и распределяющий рабочих по местам.

— Итак, мы имеем множественные огнестрельные ранения. Первая рана — справа в области таза. Вторая — в правом бедре. Третья — в левом коленном суставе. В бедре мы имеем перелом. Поставим восстановительную пластину. Ничего необычного, мы все делали это раньше. Ранение в область таза потенциально угрожает жизни пациента. Мы имеем сочетанный перелом верхней ветви с захватом подвздошного крыла. Пуля угодила в средний таз и не только повредила кости — она еще много чего там натворила. Самое скверное — это разрыв мочевого пузыря, и тут мы имеем профузное кровотечение. Первым делом поработаем здесь, потому что, честно говоря, я не знаю, переживет ли это наш пациент, так зачем тратить силы на все остальное? Что касается колена, то здесь мы имеем кондулярный перелом левой берцовой кости. Если он выкарабкается, произведем здесь такую же реконструкцию, как в тазобедренном суставе, с помощью пластин и спиц. Все готовы?

Все были готовы.

Первичная операция длилась восемь часов и сорок минут.

Сначала изготовили наружный фиксатор для таза. Он был похож на старинный строительный конструктор — сложное нагромождение трубок, сочленений и скоб. Устройство предназначалось для того, чтобы приподнять таз и не дать ему развалиться на куски. Главная функция фиксатора заключалась в том, чтобы обеспечить необходимое пространство для операции на мочевом пузыре. Если наружный фиксатор свою задачу не выполнит, пациент погибнет.

Группа медиков, колдующая над пациентом, выглядела поразительно свободно и даже беспечно. Врачи и сестры трудились и болтали обо всем на свете. Кто-то спрашивал, как с нападением у «Редскинз»; кто-то интересовался сексуальной ориентацией ортопедической медсестры, которая на данной операции не присутствовала; кто-то жаловался на новый автомат в кафетерии — все соглашались с тем, что машина вместо кофе выдает пойло, напоминающее смесь мела с мочой. Этот этап хирургического вмешательства ничем не отличался от того, как плотник изготавливает стеллаж. Все делалось уверенно, умело, чисто механически, безошибочно. Здесь не было места для науки и инициативы. Как только принималось решение, люди брались за работу и эмоций проявляли не больше, чем при склейке разбитого фарфорового блюдца. И гордились тем, как незаметно им удавалось соединить осколки.