Ты тоже жалеешь себя сейчас, Сатана, не так уж куцы мои мозги, сказал ему человек, усмехаясь.

Берите ключи, Александр Вадимович, не травите мне душу, сказал Сатана с нехорошим взглядом, и человек пожалел Сатану и протянул руку.

– А-а, инкуба тебе в климакс! – заорала я и швырнула в дверь подушкой. Подушка не долетела, но дверь все равно захлопнулась со стороны коридора. Обычно я выражаюсь не так изысканно, но очень хотелось разозлить мать и потешить себя: она вряд ли знала, что такое инкуб, зато грядущего климакса боялась, как черт ладана. Если она пойдет за разъяснениями к своему батюшке, что это такое пожелала ей любимая дочь, будет совсем хорошо.

– Не надо так говорить, – быстро и очень тихо сказал ангел. Сходил за подушкой, принес и теперь стоял над кроватью, не решаясь сунуть ее мне под голову. – Особенно про маму.

– Дай сюда, – сказала я, выдернула подушку и пристроила в изголовье.

Он сел на край кровати, сутулясь и неловко умащивая крылья. Крылья – это было единственное по-настоящему красивое у него. Ослепительно-белые, прозрачные и мягкие, похожие на тополиный пух в солнечном свете. Все остальное – коровьи ресницы, нелепые белесые волосы, короткие и торчащие во все стороны, как жнивье, детские губы, руки, покрытые гусиной кожей (мерз он, что ли?), голые ноги – вызывало во мне острое раздражение.

– А вы все время меня видите? – спросил он, явно стесняясь.

– Разумеется.

У меня неоперабельная опухоль мозга, левой височной доли. Я живу с этим диагнозом достаточно давно, чтобы пройти все пять стадий, исключая смирение. Вот чего от меня никогда не дождутся, дудки. Дис смеется, говорит, думать надо было меньше. Но он всегда смеется.

Помимо всех неудобств, доставляемых подобной, с позволения сказать, немочью, у меня еще и это: да, я их вижу. Собственно, стоило мне увидеть эту щуплую фигурку и зареванные лица матери и двух теток, как я сразу поняла, что именно они со мной сотворили.

– Очешуели у вас там все, – сказала я и повернулась на бок. – Вконец оскотинились. И ведь нашелся же поганец в рясе, а. Разве так можно?

Чудненько просто все складывается: бац, я отрубаюсь у себя на кухне, прочухиваюсь уже в больнице, явно не одни сутки спустя, и возле моей кровати маячит это. Ангел-хранитель, мля. И куда подевалось правило, что в бессознательном состоянии крестить нельзя? Я скажу, куда. Под очень толстую пачку денег, вот куда.

На самом деле я, конечно, не думала, что дело решили именно деньги. Я хорошо знаю, что таинство крещения над коматозником проделывают в исключительных случаях, и все эти случаи тщательно оговорены. Но я была очень зла. И мысль о том, что маменька просто-напросто купила какого-то священника с потрохами, доставляла мне сейчас большое удовольствие. Могла – и купила. У маменьки все всегда очень просто.

– Коза пластилиновая, – сказала я шепотом. – Истеричка. Язычница. Добилась-таки своего.

– Она хотела как лучше, – жалобно сказало крылатое недоразумение, и я повернулась и приподнялась на локте.

– Как лучше, да? Вот на кой ты мне сдался? Веры мне не хватает? Силы? Чего? Иди вон ее утешай! Кстати, не припомню, чтобы хоть кто-то из вашей братии рядом с нею ошивался. Могли бы выделить кого покрепче, ей бы не помешало!

– Ангел-хранитель дается только верующим, – выдало это дитя назидательным тоном.

– И на кой… леший ты мне дался? Ты вылечить меня можешь? Нет? Вали на свое небо, скажи, когда приду, плюну всем в рожи. Так и скажи. Что тут такое было, что они решились? Я что, гимны на латыни распевала?

– Нет. Только Данте в подлиннике. Ну, под конец. И еще на арамейском…

– Что? – изумилась я.

– Когда я появился, вы бранились на арамейском, – сказал мой ангел, будто извиняясь. – Но я же не сразу пришел, только после таинства.

Я снова легла, как-то разом обессилев. Ненавижу. Не-на-ви-жу. Гады, какие гады. Навязали на мою голову. Мало ей опухоли.

Он вдруг поднялся и присел перед кроватью, лицом к лицу ко мне.

– Я не могу вас вылечить, – сказал он. – Но я могу вот это.

И выдохнул, как на стекло.

– Подержи.

Я сунула ему ручку полиэтиленового пакета, взялась за вторую и принялась упихивать пижаму, зубную щетку, футляры с очками (на чтение и на письмо, и еще третьи, для улицы, но они были на цепочке на шее), тапки, полотенце, еще какую-то хрень. Мой ангел безропотно держал пакет. Он вообще, надо отдать ему должное, очень старался помочь, только постоянно демонстрировал полное незнание среды, в которой оказался. Из всех ангелов-хранителей мне досталась просто уникальная бестолочь.

Еще три дня я провалялась в больнице, в понедельник явился мой лечащий врач, мы с ним уже пару лет хорошо знаем, куда идем. Ко вторнику он меня выписал. Мог бы и в понедельник, но понедельник мы потратили на препирательства: я настаивала, чтобы уволили ту дуру, которая была на дежурстве, когда мать протащила в больницу батюшку, Анатолий просил смилостивиться и забрать заявление и, в общем, был прав, маменька в раже необорима. Как заметил однажды Дис, если бы моя мать была в войске Ганнибала, ни слоны, ни уксус ему бы уже не понадобились.

Ангел мой все это время вел себя очень тихо, грел мне чай, подтаскивал поближе разные мелочи, проповедовать не брался, даже послушно уходил за окно, когда я просила оставить меня одну. И сны. За те сны, в которые я погружалась с его помощью, я даже была готова простить ему нелепый вид и вечно хлопающие ресницы.

Единственное, что меня всерьез беспокоило, это – а ну как он столкнется с Дисом. Тот появлялся у меня, когда хотел, мог нагрянуть даже в самый неподходящий момент. И думать о том, что эти двое скажут друг другу на моей кухне, мне совсем не улыбалось.

А уж думать о том, что Дис потом скажет мне… Язык у него острый, как скальпель, я, как всегда, буду сидеть с видом вытащенной на берег рыбы и проклинать чертову опухоль и чертову височную долю, и чертову свою голову, вмещающую слишком много для обычной человеческой головы. Вот чтоб мне быть нормальной тридцатилетней дурой со стрижкой «каскад» и мечтой о миллионере? Насколько бы все было проще.

«На кой я тебе сдалась, а? – спросила я как-то Диса. Это было третье или четвертое его появление. Он ходил ко мне, как в зоопарк, у меня все-таки опухоль мозга, а не слабоумие, чтобы вообразить что-то другое. – В мире полно баб, которые пол бы под твоими ногами целовали. Какого черта?»

«Ты варишь лучший кофе на этой несчастной планете, – ответил он, как всегда посмеиваясь. А потом вдруг сделался серьезен, кажется, первый раз за все время, и добавил: – А еще ты понимаешь мои шутки».

Такси от больницы я взяла по двум причинам: во-первых, у меня не было никакой уверенности, что я хочу видеть шоу «ангел в общественном транспорте», а во-вторых, мне в этом транспорте самой нехорошо. Я, конечно, сказала Анатолию, что огурец, но уже после лифта и двух лестничных пролетов огурец был вяловат и склонен к желтизне.