один, да и выглядит предельно испуганно, хоть и пытается храбриться. Темнит и недоговаривает, но это естественно. Даже для голого и связанного.

Особенно для голого и связанного.

–…заболел и уснул, – закончил Брак. – А потом вы меня разбудили и сломали палец.

За время рассказа он успел окончательно окоченеть и теперь трясся от холода.

– Насчет цепа ты не соврал, – подытожил мужчина, – Начал бы с правды, сохранил бы палец. Я Торден Дертаго. Веревки сниму, но не вздумай самовольничать. У тебя десять минут на то, чтобы отмыться и сменить одежду, ты воняешь. Попытаешься сбежать или увижу в твоих руках что-то острое…

– Сломаете палец? – предположил Брак.

– Два, – кивнул Торден, – Не дерзи.

Пока Брак отогревался, шипя от боли и проклиная себя за глупость, Торден мрачной глыбой стоял в дверном проеме, внимательно изучая капитанский жахатель. В его лапах оружие казалось игрушкой, из-за чего непостижимым образом смотрелось еще внушительнее.

В десять минут Брак уложился. Даже успел одеться и, с молчаливого согласия мужчины, приладить на распухающий мизинец крохотную шину из пары щепок и куска бечевки. Болел тот невыносимо, но Торден явно знал, что делает – сломал аккуратно, да еще и на левой руке. Что не мешало калеке бросать на него злые взгляды исподлобья в те редкие моменты, когда громила отворачивался.

– Подмети стекло. Затем все здесь вымой. Если цеп разбился не значит, что можно разводить на мостике свинарник.

– Стекло защищает от гразгов, – возразил Брак. Одетым он чувствовал себя гораздо увереннее.

– Гразгов на цепе и в окрестностях больше нет.

Калека кивнул, отметив, что провалялся он не меньше двух дней. В самом исчезновении гразгов ничего удивительного не было, они всегда так делали.

– Можно я заварю вурш?

Торден тяжело вздохнул и, словно маленькому ребенку, начал объяснять:

– Парень. Я говорю, ты делаешь. Иначе мы с тобой не поладим. Тебе плохо, нет сил, отвалилась вторая нога – мне плевать, – он кивнул на валяющийся в углу веник, – Что такое вурш? Кофе?

– Вроде того.

Разрешение на вурш и пяток сухарей Брак все-таки получил. Во время уборки на него вновь накатила слабость и дурнота, а на лбу выступила испарина. После того, как парень в третий раз выронил веник и едва не рухнул сам, Торден выругался и объявил перекур.

Сам он сосредоточенно листал избежавшие костра журналы, поминутно массируя глаза и сверяясь с висящей на стене картой. Отвлекся только раз, внимательно следя за процессом заварки напитка. Понюхав – скривился, пробормотав что-то про тупых дикарей, у которых даже кофе выглядит как дерьмо и пахнет соответствующе.

– Ты сказал, что разбираешься в механике.

– Разбираюсь, – подтвердил Брак. После еды его разморило, а Торден не спешил гнать парня на уборку, – В основном в наземных машинах. Кое-что знаю про эйносы, умею заправлять банки. Даже скиммер могу собрать.

– Я не спрашивал о твоем семейном древе. Гельвент сможешь починить?

– Не раньше, чем узнаю, что такое гельвент. Я понятия не имею, что это.

Торден пристально взглянул на него, после чего кивнул на веник.

– Ты точно механик? Даже самый тупоголовый ублюдок знает, что такое гельвент, – он указал пальцем на дверь, – В конце зала. Гельвент.

– Установка для летучего газа? – сообразил Брак, – Наверное, смогу. Там много стекла побилось,но можно попробовать заменить. Я не знаю, как работает гельвент, но за пару дней разберусь. Вряд ли он сильно сложно устроен. А зачем нам газ?

– Водород. В баллоны нормальных цепов закачивается тейнур, но это корыто настолько древнее, что летало на смеси водорода с тейнуром. Бак с тейнуром пробит, но будь у нас водород – мы могли бы сделать воздушный шар из остатков баллонов и убраться из этой дыры. Но за два дня ты в сломанном гельвенте не разберешься, либо взорвешь здесь все. Так что забудь.

Брак задумчиво кивнул, продолжая орудовать веником. Про тейнур он слышал, но совсем краем уха – Часовщик в баллонниках не разбирался, да и сам парень больше интересовался гравицепами. А водород, судя по всему, и был тем самым воспетым в жутковатых историях газом с отвратительно взрывоопасным характером. Идея со строительством воздушного транспорта ему понравилась, да и Тордену впервые за все время изменила его привычная немногословность.

– Я буду очень осторожен. Не за два дня, но за неделю точно разберусь.

– Я же сказал, забудь, – ответил Торден, – У нас нет столько времени.

– Почему? Здесь есть вода, укрытие и эйр. А с едой можно что-нибудь придумать.

– На цепе два человека, – мужчина повернулся к карте и принялся натягивать бечевку, – Это на два человека больше, чем должно здесь находиться.

– Эээ… – замялся Брак, – Я здесь случайно.

– Я тоже. Это ублюдочное корыто просто притягивает случайности, не находишь? Кто будет следующим, случайно заявившимся сюда?

Слово “случайно” он произнес зло, будто выплюнул.

После уборки мостика, Торден послал Брака на нижнюю палубу за припасами, а сам обложился журналами, как арм чешуей, и принялся что-то высчитывать на карте. Калеке он явно не доверял ни на йоту, забрав на свой стол все, что хотя бы отдаленно напоминало оружие. Люк он придавил сверху чем-то тяжелым, велев при возвращении стучать особым стуком. А при возвращении не в одиночестве, другим стуком. Но тоже особым.

– Вздумаешь сбежать…

– Зачем мне сбегать? Но я понял, вы сломаете мне палец.

Брак вообще заметил, что его невольный напарник с восхитительной непринужденностью лавирует между состояниями "злобный параноик" и "угрюмое равнодушие". Громила мог преспокойно копаться в бумагах, не обращая внимания на сбрасываемые с мостика трупы и разговаривая в полный голос. Но при этом он в любой момент мог заставить калеку заткнуться и не двигаться, в то время как сам срывался к окну и осторожно выглядывал наружу. Это можно было бы списать на переутомление или проблемы с башкой, но сам Торден явно не видел в своем поведении ничего странного.

С припасами не задалось. За прошедшие дни гразги основательно подожрали содержимое нижней палубы. Даже трупов не осталось, не считая каких-то ошметков одежды. Пол и стены пестрели дырами, вода и масло из прогрызенных труб скопились вдоль стен опустевших коридоров и уже успели зацвести какой-то зеленоватой дрянью. Зато почти не ощущалось запаха мертвечины, которым верхняя палуба успела основательно провонять. Пахнуть было просто нечему.